Олег Маловичко - Исход

— Светка, я тебя люблю!

Светка засмеялась и крикнула в ответ:

— Слезай немедленно, дурачок! — Парень занес ногу над улицей. — …В другую сторону, крэйзи!

Она опять помахала ему и пошла к метро, но еще дважды оглядывалась на ходу. Парень, не закрыв окна, стоял на подоконнике, и она кричала ему, чтобы слез и закрыл окно, а то простудится.

Антон пошел за ней. Почувствовал себя обязанным проводить. Не набиваясь в попутчики, издалека наблюдая.

Едва поспевал, так быстро шла. Девушка была в кедах, и, похоже, сама себя удерживала, чтобы не взлететь. Прохожие не отражали ее улыбку, смотрели хмуро и подозрительно, но девушку это не смущало. Тусклое солнце оживало в ее волосах, и Антон, следуя в пяти шагах сзади, вспомнил старую, читанную Ксюшке сказку, в которой принцесса шла по зимнему лесу и оставляла за собой след из зеленой травы и цветов.

Воспоминание о лесе резануло по нутру. Вот почему захотел проводить. Боялся, что эту красоту затопчет Лунатик, выпьет и испоганит силу, заставляющую сейчас зеленеть траву по ее следу.

— Что тебе надо?

Задумавшись, не заметил, как догнал. Девушка, сунув руку в сумку как будто за газовым баллончиком, с испугом и гневом смотрела на Антона и говорила нарочно громко, для прохожих:

— Я позвонила другу, он через минуту будет, понятно? Пойдешь за мной — милицию вызову!

Она снова повернулась к метро, и пошла так же быстро, но не так радостно. Сам убил то, что хотел оберечь.

— К тебе шел — девчонку видел, — сказал через десять минут Крайневу. — Вышла из дома с выражением лица этим, пришибленным, будто хорошо потрахалась, до одури. Не то говорю… Хочу сказать, от меня давно так не выходили. Опять не то…

— Почему, все то, — ответил Крайнев. Они прятались от ветра за плексигласовыми стенками торгующего хот-догами фургончика и пили кофе из картонных стаканчиков. — Всему свое время. Мой товарищ сказал: все мечтали стать космонавтами, а выросли алкоголиками. Девушки с такими лицами выходят от нас в юности. Дальше становятся женами, рожают… И сами смотрят на мужей, не веря, что когда-то выходили от них, хорошо натраханные. Волны быта. Женат?

— В разводе.

— Понятно. А дети?

— Дочка.

— Сколько ей?

— Восемь… Девять?.. — Антон замешкался. — Нет, восемь. В июле было.

— Контачишь?

— Нет.

— Живет далеко?

— Нет.

Крайнев кивнул будто понял. Ни хрена ты не понимаешь, подумал Антон. Он пожалел, что разоткровенничался, и заговорил суше:

— Хорош не по делу, яйца морозить по такой погоде… Что у тебя?

— Разрешение на оружие. Я в твоем округе, могу сам получить, но тема длинная. А у меня времени… — Сергей уловил перемену в Кошелеве и чуть отодвинулся от столика на одинокой ножке. — Вот список, чего хотелось бы.

Изучая листок, Антон присвистнул:

— Воевать собрался? Это вообще забудь, нереально, никаких АКМ, статья. Разрешиловку сделаю на травматическое и охотничье.

— Но твой… — Крайнев замялся, не желая говорить «начальник», — Петр Вадимович сказал, что все можно.

— Вот и иди к Петру Вадимовичу, — оборвал Кошелев. — Куда тебе столько?

— Уезжаю из Москвы, с семьей. Жить будем на отшибе, сам понимаешь.

Сергей оправдывался. Кошелеву стало неудобно. В Крайневе не было гнильцы, и Кошелев знал: сложись по-другому обстоятельства, они могли бы стать друзьями. А кто он теперь для Сергея? Продажный мент, вертухай.

Взял его бумажку, открыл портфель и хотел сунуть в папку по Лунатику, но тут налетел ветер, и листки затрепетали и рванули на волю. Антон вцепился, но поймал не все. Два, кружась и белея, полетели от будки к дороге.

Первый поймал Сергей, удачно хлопнув ладонями. Антон помчался за вторым. Тот залетел в кустарник и запутался в голых ветках, бессильно шелестя краями на ветру.

Вернувшись, Антон застал Крайнева изучающим листок. Раздраженно потянулся, чтобы забрать, когда Сергей сказал:

— Я его знаю. Видел один раз. Натворил что-то?

На листке был фоторобот Лунатика, неверный и приблизительный, составленный после одного из первых убийств, торопливого, неаккуратного.

— Где?! — почти заорал Кошелев. — Где ты его видел?

— В лесу. Когда меня ограбили.

— Почему мне не сказал?

— Не думал, что это важно. Он выглядел как сумасшедший.

— В каком смысле?

— Не знаю. Нет, он казался обычным, пока не обернулся. А потом посмотрел, будто его за дрочкой поймали и… — Крайнев невесело хмыкнул, заранее высмеивая, что сам скажет, — …упал на колени, сказал, что сделает все, что я прикажу. И назвал хозяином. Не псих?

Через пятнадцать часов Зыков вырвал его из мутного похмельного сна требовательным звонком и с раздражением сообщил, что Жанна, соплячка, идиотка, тварь, пережрала наркоты и таблеток, пошла пеной, и непонятно, удастся откачать или нет. Врачей не вызывал. Ирка ее в ванной проблевала, там блядина маленькая сейчас и валяется, хер знает, живая, мертвая.

Антон выпил и поехал зачищать. Ксюшка засобиралась тоже. Рявкнул, чтобы оставалась, но маленькая засранка, в мать характером, не послушала.

Когда приехал, еще раз промыли Жанне желудок. Ее бедра с внутренней стороны, заметил Кошелев, держа на руках вялое, потное и теплое тело, вспухли длинными красно-розовыми царапинами, а на заду, щеках, и боках багровели кровоподтеки, оставленные сильными, жестокими пальцами Зыкова. Кожа на шее багровая — душил, и это было новым в его репертуаре. Зыков рос.

Подкрашенная марганцем вода вырывалась из Жанны толчками. Волосы прилипли ко лбу, подбородок был измазан вязкой слюной. Ирина зло покрикивала на нее: пей, еще, тошни!

Чтобы заглушить крики, Зыков включил на полную телевизор.

Шли новости. Холеный либерал в хорошем костюме грозил правительству демонстрацией, а милиция в лице краснолицего генерала обещала не допустить беспорядков.

Когда стало понятно, что Жанка отойдет, Зыков расслабился и повеселел. Он стоял в коридоре так, чтобы державший девушку Антон мог его видеть, но чтобы самому не видеть Жанны. Крутил подтаявшими, тихо звякавшими от ударов о стенки льдинками в бокале виски, отпивал и бахвалился, вполуха слушая новости, отходя от нервов:

— Дикие времена идут, Антон. Сверху нашептали, ты знаешь, какие у меня друзья.

Показали сюжет, как во Владивостоке, при разгоне волнений по поводу, как водится, правых рулей, омоновец толкнул семнадцатилетнего парня. Тот, падая, стукнулся виском о ребро бордюра и умер. После похорон отец паренька, ветеран Первой Чеченской, напившись, пристрелил омоновца, не того, правда, из двустволки, и пошел сдаваться в милицию. Его стали допрашивать, чтобы уточнить, и наутро доуточняли до смерти, и это опять вызвало демонстрацию, на которой убили другого парня.