Александр Геров - Беспокойное сознание

— Ты прав!

— Вот лекарство. Пусть примет, когда вернется.

Вдруг я почувствовал страшную усталость. И решил поспать.

— Соснуть, что ли? — сказал я жене. — Дай мне, пожалуйста, таблетку снотворного! У тебя всегда есть про запас.

— Вот! — она протянула мне таблетку и стакан воды. — Проглоти и выспись. Я тоже не прочь, но надо дождаться маму и Магду.

Ей на глаза навернулись слезы. Набежали они и мне на глаза при мысли о том, какая она сильная женщина.

Я не понял, что моя дочь была мертва, и мне еще долго предстояло жить в неведении. Сильное напряжение нервов, связанное с царской семьей, и последнее потрясение вывели мою жизнь на совершенно новую орбиту. Проснулся я все в том же странном оцепенении, в котором уснул. На диване сидела жена. На коленях она держала кота, лицо у нее распухло, глаза сильно воспалились. Она сообщила мне, что мама и Магда уехали к нашим родственникам в деревню. Это позволяло мне исполнить обещание, данное в одной редакции, и написать репортаж о севе озимых. Я тут же получил аванс, купил билет и сел в поезд. Дорога была порядочно долгой, скучной и утомительной. Впервые за много лет я не проявил никакого интереса к своим попутчикам. Мне они были совершенно безразличны, чего не скажешь об их ко мне отношении. Все они так и вперили в меня пытливые взоры. Причем не только люди в купе, а вообще все люди: и суетившиеся на станциях, и работавшие в полях, мимо которых мы проносились. Крестьяне, железнодорожники, военные — абсолютно все проявляли к моей личности необычайный интерес. Чем бы это объяснить, какой причине я обязан за столь пристальное внимание? Что, им, в сущности, от меня надо? И вдруг я догадался: они кое-что прознали про историю с царем и маленьким принцем. Всем им было любопытно узнать побольше подробностей, связанных с этим вопросом. Что ж, они в своем праве. Однако любопытство выдавали только их взгляды, спросить меня впрямую они не решались — похоже, стеснялись. Вот ведь милые!

Я сошел на нужной станции и отправился в буфет. В голове стоял какой-то туман, я решил развеять его алкоголем. Раньше я любил сливовицу, но теперь душа к ней что-то не лежала, и я заказал мятную настойку. Это освежило. Подхватив чемоданчик, я уже было тронулся к деревне. Но, проделав всего несколько шагов, остановился, исполненный неприятных предчувствий. Два милиционера, поднявшись по приставным лестницам, приколачивали к невысокому зданию близ вокзала жестяную вывеску с надписью: «Железнодорожная милиция».

Безусловно, причиной тому служил я. Случаем с царской семьей заинтересовалась милиция, теперь мой арест был лишь вопросом времени.

— Ну, что ж? — обратился я к самому себе. — Может, так оно и лучше. Если я действительно писал стихотворение о царе, это выяснится, я искуплю вину и жизнь пойдет своим чередом. К тому же, я уже приобрел некоторый опыт в полиции, так что бояться мне нечего.

Но, похоже, вопрос о моем аресте еще не созрел. Я собрал сведения, необходимые для репортажа, и вечером отбыл на автобусе в ближайший город, чтобы переночевать в гостинице и наутро посетить строившийся там пенициллиновый завод. Разумеется, раз уж я попал в фокус внимания милиции, упускать меня она не собиралась. В автобусе один милиционер сел как раз за моей спиной и я непрерывно чувствовал на затылке его зоркий взгляд. В городе он следовал за мной почти до самой гостиницы. Это меня порядком утомило, так что перед тем, как отправиться в постель, я принял снотворное. Среди ночи меня разбудил странный крик. Я открыл глаза и прислушался. В коридоре кто-то ругался на чем свет стоит:

— Как так — нету мест, а? Кому ты тюлю гонишь?! При капитализме, небось, находились, а, вредитель?!

— Поймите, товарищ, все занято! Последнюю койку отдали одному журналисту из Софии.

— Журналисту? Какому такому журналисту? Писатели, журналисты, шляются по стране, осаждают гостиницы, а мы, труженики производства, в чистом поле спать должны, что ли? А ну, открой!

Дверь приотворилась, вспыхнула слабая электрическая лампочка, а я зажмурился и прикинулся спящим.

— Эй, тихо там, — подал голос мой сосед по номеру.

Лампочка погасла, дверь закрылась, но препирания в коридоре продолжались, то утихая, то вновь переходя в крик. Когда все наконец умолкло, я бесшумно поднялся, налил стакан воды и проглотил сразу две таблетки снотворного, которым жена снабдила меня в изобилии.

Я понял, что сложность положения усугубляется. Тут уже пахло не обычным арестом, нет! Мне предстояло выдержать продолжительный психологический натиск. Если я писал стихотворение о маленьком принце, у милиции было полное право досконально размотать всю историю. Ибо ничего удивительного, если за всем этим стоит более серьезное преступление, о котором я сам мог ничего не подозревать. Необходимо было подвергнуть меня суровому испытанию, проверить выносливость нервов, гражданскую закалку. Я знал, что мне придется тяжело, но был уверен, что выдержу.

На другой день я осмотрел пенициллиновый завод, собрал о нем информацию и вечером отправился обратно в Софию, причем на этот раз в спальном вагоне. Раздевшись, улегся на верхнюю полку. Наверное, я сам виноват, потому что, займи я нижнее место, не услышал бы шагов на крыше или не обратил бы на них внимания. А они раздавались непрерывно и страшно действовали на нервы, но я выдержал. Кто-то поднялся на крышу вагона точно над моим купе и разгуливал там взад-вперед. Ему тоже приходилось несладко — надо было преодолевать напор встречного ветра, терпеть холод, бороться со сном, но он был тверд и с задачей справился. В какой-то момент он принялся танцевать. Сначала я узнал притопы двух-трех плясовых, потом раздалась чечетка, потом снова народный танец — рученица. Он был неутомим. Мне стало смешно. Ну ладно — час, два. Хватит же, эффект все равно тот же. Но он не останавливался. Тогда я досадливо налил из графина стакан воды и, чтобы заснуть быстрей, принял сразу три таблетки снотворного.

В Софии царило большое оживление — город готовился к предстоящему празднику. Такие дни полны суеты, а потому я с радостью принял предложение приятеля поохотиться. Ружья у меня не было, но он обещал дать свое, когда мне захочется выстрелить. Он предложил поехать к месту охоты на моей машине, но с некоторого времени я испытывал к ней непреодолимое отвращение, так что сумел уговорить его добраться туда на велосипедах.

Стоял солнечный осенний день, прозрачный и теплый. Небо — голубое, словно декорация, без единого облачка. Сельская тишина действовала на меня благотворно. Мой приятель подстрелил нескольких куропаток и предложил мне тоже попытать счастья. С ружьем в правой руке я зашагал по стерне. В это время со стороны Софии показался реактивный истребитель. Приблизившись к нам с пронзительным воем, он замедлил полет и стал кружить у меня над головой на высоте каких-нибудь ста метров. Можно было ясно рассмотреть лицо пилота. Тот не отрывал от меня взгляда и беспрестанно фотографировал. Мне стало неприятно. Очевидно процесс, по которому мне предстояло проходить, приобрел международный характер, теперь мне легко не отделаться. Я вспомнил, что гимназистом был один раз за границей, причем вывез с собой некоторое количество сигарет. Теперь становилось ясно, что сигареты использовались как тайник для секретных сведений. Насколько серьезным будет признано мое преступление, зависело от характера этих сведений. В неожиданном приливе строптивости я вскинул охотничье ружье на истребитель. Тот сразу трусливо отдалился. Торжествуя, я осмотрелся и прицелился в пестроперую птицу, опустившуюся на дерево поблизости. Нажал на спуск и попал. Птица упала на землю. Когда я поднял ее, она была невесома. Как прежде пестрели ярко-желтые перья. Словно и не жила никогда.