Боб Шоу - Миллион завтра. На последнем берегу. Космический врач

— Я буду гонять этот проклятый трамвай, пока не заболею, — сказал тот. — Тогда я заведу его в депо и пойду домой, я живу возле депо, понимаете? Я работаю трамвайщиком тридцать семь лет, езжу всегда, и в солнце, и в дождь, не перестану и сейчас.

В Малверне Осборн вышел из трамвая и пошел искать молоко, однако вскоре убедился, что это безнадежно: молоко, еще оставшееся в магазинах, отпускали только для детей. Он вернулся с пустыми руками и забрал пекинеса из сада, думая, что мать захочет его увидеть. Пустив песика перед собой, он пошел по лестнице.

В спальне он застал мать, она лежала навзничь, глаза были закрыты. Подойдя ближе, он коснулся ее руки — она была уже холодной. На столике у кровати стоял стакан с водой и лежала записка, написанная карандашом, а рядом — небольшая коробочка из красного картона, открытая и пустая. Он и не знал, что у нее был яд.

Он взял записку.

«Мой дорогой сын. Было бы просто нелепо, если бы я портила последние дни твоей жизни, судорожно цепляясь

за собственную. Не беспокойся о моих похоронах, просто закрой дверь и оставь меня в постели, в моей комнате, среди моих вещей. Мне здесь будет хорошо.

ЖАЛЬ, НО Я НИЧЕГО НЕ МОГУ ДЛЯ НЕГО СДЕЛАТЬ.

Я очень рада, что ты выиграл эту гонку. Прощай.

Мама».

Две слезы скатились по его щекам, всего две. Сколько он себя помнил, мама всегда была права и сейчас снова поступила правильно. Задумавшись, он спустился вниз. Сам он пока не был болен, но это было вопросом нескольких часов. Песик прибежал за ним; сев в кресло, Джон взял его на колени и стал почесывать за шелковистыми ушами.

Потом он встал, выпустил пекинеса в сад и пошел в аптеку на углу. К его удивлению, за прилавком была какая-то девушка; она дала ему красную картонную коробочку.

— Все приходят сюда за этим, — с улыбкой сказала она. — Дела идут бойко.

Он тоже улыбнулся. — Я бы предпочел таблетку в шоколаде.

— Я бы тоже хотела, — сказала она, — но таких не выпустили. Я приму свою с мороженым и лимонадом.

Он снова улыбнулся и вышел. Вернувшись домой, Джон позвал собаку из сада и начал готовить ей обед: открыл банку, подогрел кроличье мясо и раздавил туда четыре капсулы нембутала. Перемешав порошок с мясом, он поставил миску перед пекинесом, и тот с жадностью набросился на еду.

Затем он вышел в холл, позвонил в клуб, заказал себе комнату на ближайшую неделю, после чего отправился к себе собирать вещи.

Через полчаса он вернулся на кухню; пекинес сонно лежал в корзинке. Физик внимательно прочел надпись на картонной коробке и сделал ему укол; тот его почти не почувствовал.

Убедившись, что собака мертва, он занес корзинку наверх, поставил рядом с кроватью матери и вышел из дома.

В ночь со вторника на среду Холмсы почти не спали. Дженнифер начала плакать в два часа ночи, и они до рассвета не могли ее успокоить. Около семи часов у нее началась рвота.

За окнами начинался холодный дождливый день. Питер и Мэри смотрели друг на друга, усталые и сонные.

— Питер… неужели это уже оно? — спросила Мэри.

— Не знаю, — ответил он. — Но может быть. Похоже, все уже начинают болеть.

Она медленно провела рукой по лбу.

— Я думала, что в деревне нам это не грозит.

Он не знал, как ее утешить, поэтому сказал только:

— Я поставлю чайник. Ты будешь пить?

Она подошла к кроватке и посмотрела на Дженнифер; та пока не плакала.

— Так заварить чай? — снова спросил он.

«Это пойдет ему на пользу, — подумала она. — Он почти не спал этой ночью». Улыбнувшись, она ответила:

— Завари. Я выпью с удовольствием.

Он пошел на кухню, Мэри чувствовала себя ужасно, ее мучила тошнота. Она решила, что это от бессонницы и волнений из-за Дженнифер. Пока Питер был занят в кухне, она тихонько прошла в ванную. Тошнота у нее бывала часто, но сейчас муж мог подумать, что это то самое, а ему и так хватает забот.

В кухне пахло чем-то затхлым, а может быть, ему просто казалось. Питер налил чайник и включил электроплитку, с облегчением отметив, что электричество еще есть. Однажды оно исчезнет, и тогда начнутся настоящие неприятности.

В кухне было очень душно, и Питер настежь открыл окно. Ему было жарко, потом вдруг стало холодно, а потом затошнило. Он тихо пошел к ванной, но дверь была заперта: видимо, там была Мэри. Не стоит ее беспокоить; через кухонную дверь он вышел во двор и там его вырвало.

Он постоял немного, а когда вернулся, бледный и дрожащий, почувствовал себя немного лучше. Вода в чайнике кипела, поэтому он заварил чай и с подносом вошел в спальню. Мэри уже вернулась и стояла теперь над детской кроваткой.

— Чай готов, — сказал Питер.

Она не повернулась, боясь, что лицо может ее выдать.

— Спасибо, родной. Налей мне, я сейчас приду.

Ей не хотелось ничего пить, но она хотела, чтобы после бессонной ночи муж подкрепился.

Он наполнил обе чашки и, сидя на краю кровати, начал прихлебывать из своей; горячий чай успокаивал боль в желудке.

Она неохотно подошла; может, удастся выпить хоть немного. Взглянув на него, Мэри вдруг заметила, что его халат мокрый от дождя.

— Питер, ты же весь мокрый! Ты выходил во двор? Он взглянул на рукав — надо же было забыть об этом!

— Мне нужно было выйти.

— Но зачем?

Дальше скрывать было нельзя.

— Просто мне стало плохо, — признался он. — Но в этом нет ничего страшного.

— Питер… со мной было то же самое.

С минуту они молча смотрели друг на друга. Потом Мэри сказала:

— Наверное, это пироги с мясом, которые мы ели на ужин. Ты ничего в них не почувствовал?

Он покачал головой.

— Они мне очень понравились. К тому же, Дженнифер их не ела.

— Питер, — спросила Мэри, — ты думаешь, это оно? Он взял ее за руку.

— Все другие уже болеют этим. Неужели именно мы должны быть более устойчивыми?

— Нет. — Она задумалась. — Нет, пожалуй, нет. — Она подняла голову. — Значит, это уже конец? Значит, теперь мы будем болеть все сильнее и сильнее, пока не умрем?

— Думаю, именно так и будет, — сказал он и улыбнулся ей. — У меня никогда этого не было, но, говорят, так оно и протекает.

Она оставила его в спальне и пошла в холл; поколебавшись, он двинулся за ней. Мэри стояла у стеклянных дверей, что вели на улицу, и смотрела на свой любимый сад, теперь серый, холодный, исхлестанный ветром.

— Как жаль, что мы не собрались купить скамейку, — сказала вдруг она. — С нею там, под стеной, было бы так мило.

— Я мог бы поискать ее сегодня, — сказал он. Мэри повернулась к нему.

— Но ты же болен.

— Посмотрю, как буду чувствовать себя попозже. Лучше чем-нибудь заняться, чем сидеть сложа руки и думать, какие мы несчастные.

Она взглянула на него.

— Мне уже лучше… кажется. Ты сможешь съесть что-нибудь на завтрак?

— Ну, не знаю, — задумался он. — Не знаю, достаточно ли мне хорошо, чтобы есть. А что у тебя есть?