Андрей Валентинов - Капитан Филибер

На старой шинели — обгоревшая дыра, чуть ниже нечищенной медной пряжки. Солдатик злился, губы кривились черной бранью, но он лишь улыбался, затягиваясь крепким турецким табаком. Папироса догорала, он бросал окурок в раскрытую, повисшую на стальных петлях вагонную дверь, доставал из кармана кожаного пальто желтую пачку, закуривал сам, предлагал солдатику…

Он заглянул сюда, чтобы просто покурить. Ненадолго. Еще две папиросы — и все. Его ждали, он был нужен…

Я был нужен.

— Никола-а-а-ай Федорович-и-ич!

На глазах маленьких кадетиков — слезы. Кадет Новицкий и кадет Гримм все понимают, они — люди военные, служивые, можно сказать, ветераны. Но…

— Вы в атаку пойдете! Без патронов, в штыки! А мы…

Патронов действительно нет. Все, что оставалось, ушло на мост — и на прорыв заслона у самой Глубокой.

Смолкли пулеметы.

— Здесь тоже война, — улыбаюсь. — Норденфельд — все, что у нас осталось, мальчики. Трехдюймовки на платформах, пока стащим — бой кончится. Поможете канонирам.

— Мы будем молиться! За вас, за всех!..

Обнимаю одного, второго, прижимаю носы к холодному полушубку.

— Спасибо!

Смотрю на них, машу рукой суровым сосредоточенным парням, застывшим возле орудия. Хлопаю стальной дверью, спрыгиваю вниз.

Оглядываюсь.

По стальной броне — свежие белые буквы. «Сюзанна ждет!» Успели.

— Господин капитан! Отряд по вашему приказанию…

Обхожу строй. Прибыли вовремя, можно потратить несколько минут на то, чтобы отдышаться, осмотреться, покурить… Нет, с табаком не успеть. Потом, после боя. Все равно нечего, махорка — и та на исходе.

С левого фланга на правый, как тогда, у маленького поселка Лихачевка. Юнкер Тихомиров. Юнкер Плохинький. Юнкер Костенко. Юнкер Васильев. Перед Васильевым должен стоять Дрейман — тот, что предложил «пароль». Не стоит уже — остался возле безымянного рыжего террикона под деревянным крестом. Юнкер Чунихин. Юнкер Петропольский… За ними… Рудкин? Да, Рудкин… Этих хоть знаю, новеньких же, без году неделя, попавших в отряд в последние дни, даже не вспомню при следующей поверке. Простите, ребята…

— Юнкер фон Приц! Какого!..

Такого! Очки в золотой оправе вызывающе блестят, винтовка без штыка криво свисает с плеча. Повоевать решил, очкарик, экс-вице чемпион! Ладно, потом, сейчас не время…

— Юнкер Мусин-Пушкин! Отобрали людей?

— Так точно, десять человек. Пятеро — юнкера-артиллеристы…

Негусто, ох, негусто. Если повезет, если захватим батарею… 6-я Донская казачья, шесть гаубиц — 122-миллиметровые «Крупп»-«Шнейдер», главная сила Бармалея-Голубова, точка опоры хренова Архимеда, решившего перевернуть Тихий Дон …

— Справимся, Николай Федорович! — негромко басит полковник Мионковский. — Не волнуйтесь!

Как не волноваться! Впереди — Глубокая, два полнокровных казачьих полка — наглые, окрыленные успехом, готовые втоптать в кровавый снег маленький отрядик Василия Чернецова. Нас не ждут, на это весь расчет. На внезапность — и на батарею. Гаубицы придется брать холодным штыком. Если бы Хивинский успел…

Прислушиваюсь. Вдали, за станцией — пулеметный лай. «Чар-яр!.». Нет, чудится.

Правее всех — новобранцы, инвалидная команда. Почти половина — действительно больны, после госпиталя, но в строй встали все. Пожилой плечистый офицер делает шаг вперед:

— Полковник Харламов! Просим разрешения участвовать в бою в качестве рядовых. Не подведем.

Киваю, пожимаю широкую ладонь. Потом с чинами разберемся. Сколько их? По списку — одиннадцать…

Двенадцать! Правее всех — Ольга Станиславовна Кленович. Вместо белой накидки — солдатская шапка с трехцветной кокардой. Винтовка с примкнутым штыком смотрит прямо в серый зенит.

— Сестра милосердия Кленович!.. — вздыхаю я.

— Прапорщик Кленович, — без улыбки поправляет она. — 2-я Петроградская школа, Юго-Западный фронт. «Георгий» с «веткой». Я не уйду!

И вновь некогда спорить. Пытаюсь поймать ее взгляд, но зеленые глаза смотрят прямо, на черные дома станции.

Пора! Теперь действительно пора… А это кто?

Вдоль строя семенит бородатый толстяк в валенках и темной рясе. В руке — медный крест. Иже херувимы, паки, паки… Отец Серафим для окормления прибыл! Нашел время…

Хотел гаркнуть, поглядел… Не гаркнул. К кресту тянулись, отец Серафим что-то неразборчиво бормотал, свободная рука без устали благословляла. Мрачный Згривец сорвал с головы мохнатую шапку, склонил голову, приложился к холодной меди, вслед за ним шагнул наш Рere Noёl…

Они не шутят. Это все — взаправду.

Я отошел на середину, окинул взглядом недлинную шеренгу, которую я сейчас поведу в штыковую. Одна рота против двух полков. Надеюсь, тебе хорошо отдыхается товарищ Веретенников? А я еще думал, откуда берутся антикоммунисты?

На миг прикрыл глаза. «Я знаю, что это…»

Я знаю, что это — настоящее.

— Господин капитан!

Отец Серафим уже рядом. Медный крест чуть подрагивает в протянутой руке, маленькие глаза смотрят сурово. Понимаю: спорить нельзя. Не потому, что нет времени. Я уже часть этого мира, я — офицер русской армии Николай Федорович Кайгородов.

Целую крест.

«…В неге Рая была улыбка на лице светла. Дремал он, ничего не понимая, не ведая еще добра и зла…» Сон был добр. Папиросы в желтой пачке не думали заканчиваться, можно курить вволю, угощать сердитого солдатика — и не слишком торопиться. Он и сам подобрел, даже улыбался, слушая упреки убитого им человека. Не возражал, не спорил. Мир — это он сам. Его собственная совесть воплотившаяся в любителя чужих часов, старается что-то доказать. Пусть попробует, ему есть что ответить. Только зачем? Совесть это тоже он — тот, кому осталось жить несколько недель, в лучшем случае месяцев. На самом деле меньше, скоро от боли перестанут спасать даже самые сильные лекарства. Это — его Мир, и не взбесившемуся «импу» из компьютерной «стрелялки» предъявлять претензии.

Солдатик так не считал — возмущался, дергал небритым лицом вздымал к вагонной крыше палец с грязным ногтем. «Имп» честно следовал программе, он пришел убить и ограбить того, у кого ногти были чистые. Не дали — и компьютерная нежить не могла успокоиться.

Он понял. Не мертвец говорил с ним. Мир пришел в его сон, чтобы объясниться. Чужак, бабочка-пылинка, стал слишком опасен.

— Я только приступил, — ответил он Миру. — Посмотрим, кто кого!

Солдатик умолк, отступил на шаг, прижался спиной к холодной стене тамбура. Так-то!

Папироса — гармошкой. Зажигалка, австрийская IMCO, согрелась в ладони.

Щелк!

— Ровнее, ровнее! Не расстраивать ряды!.