Филип Дик - Порог между мирами (сборник)

Элла Харди сказала:

— Это не Дейнджерфильд.

Мистер Харди спросил у Джилла и Бонни:

— Тогда кто? Скажите?

Бонни ответила:

— Хоппи.

Джилл кивнул, подтверждая.

— Он там? — спросил Стюарт. — На сателлите?

— Не знаю, — сказала Бонни. — Но какая разница — где? Он управляет приборами, вот что важно, — добавила она.

А мы–то думали, что, уехав из Вест–Марина в Беркли, мы убежали, подумала она. Что мы оставили Хоппи…

— Я ничуть не удивлена, — сказала она вслух, — он давно готовился; поставил себе цель и практиковался.

— Но хватит об этом, — объявил голос из приемника уже не так жестко. — Вы еще услышите о человеке, который спас нас всех, время от времени я буду сообщать вам последние новости о нем. Старый Уолт не собирается забывать… А пока давайте послушаем музыку. Как насчет настоящего пятиструнного банджо, друзья? Подлинная американская музыка былых времен. «На ферме Пенни». Исполняет Пит Сигер, величайший из фолк–музыкантов.

Наступила пауза, а затем из динамика полились мощные звуки симфонического оркестра.

Бонни сказала задумчиво:

— Хоппи не полностью завладел ситуацией. Есть еще несколько цепей, которые ему не подчиняются.

Внезапно симфонический оркестр замолчал. Снова наступило молчание, а затем что–то, записанное на повышенной скорости, неистово запищало и резко оборвалось. Не совладав с собой, Бонни улыбнулась. Наконец с опозданием зазвучало:

Пришли плохие времена

На ферму Пенни…

Фольклорный певец пел гнусавым тенором, аккомпанируя себе на пятиструнном банджо. Собравшиеся в комнате сидели и слушали, подчиняясь долгой привычке; музыка исходила из радио, от которого они зависели в течение семи лет; они научились слушать, это стало рефлексом. И все же Бонни чувствовала стыд и отчаяние, разлитые вокруг нее. Никто в комнате полностью не понимал, что случилось; она и сама ощущала только оцепенелое замешательство. Дейнджерфильд вновь был с ними и все же не был; они получили пустую оболочку, видимость, но, в сущности, можно ли было считать это реальностью? Некий искусственный образ, привидение; он не был ни живым, ни жизнеспособным. Он имитировал внешнее движение, но был пуст и мертв. Ему было свойственно специфическое законсервированное качество, как будто холод и одиночество каким–то образом объединились, чтобы создать вокруг человека на сателлите новую скорлупу. Футляр, который покрыл живое вещество и подавил его.

Убийство, медленное уничтожение Дейнджерфильда, думала Бонни, было обдуманным и исходило не из пространства, не свыше, а снизу, из знакомого земного пейзажа. Дейнджерфильд не умер от долгой изоляции; ему нанесли удар старательные приборы, принадлежащие тому миру, с которым он пытался поддерживать связь. Если бы он мог отключить их от нас, думала она, он был бы сейчас жив. В тот самый момент, когда он слышал нас, принимал нас, его убивали — а он об этом и не догадывался.

Он и сейчас не догадывается, решила она. Может быть, он сбит с толку, если вообще способен что–нибудь понимать в настоящий момент, способен хоть к какой–нибудь форме осознания.

— Это ужасно, — произнес Джилл без всякого выражения.

— Ужасно, — согласилась Бонни, — но неизбежно. Он был там слишком уязвим. Если не Хоппи, то кто–нибудь другой однажды сделал бы то же самое.

— А нам–то что делать? — спросила миссис Харди. — Если вы совершенно уверены, то нам лучше…

— О, — сказала Бонни, — мы абсолютно уверены. Сомнений быть не может. Вы думаете, мы должны снова составить делегацию и пойти к Хоппи? Попросить, чтобы он остановился? Интересно, что он на это скажет.

Интересно также, думала она, насколько мы сможем приблизиться к знакомому маленькому домику прежде, чем будем уничтожены. Возможно, мы находимся слишком близко от него и сейчас.

Ни за какие сокровища мира, думала она, я не подойду ближе. Думаю, что на самом деле я уеду подальше; я попрошу Эндрю поехать со мной, а если он не согласится, Стюарта, а не его, так кого–нибудь еще. Я все время буду в движении; я не останусь долго на одном месте и, может быть, таким образом спасусь от Хоппи. И плевать мне сейчас на остальных: я слишком напугана. Я забочусь только о себе.

— Послушай, Энди, — сказала она Джиллу, — я хочу уехать.

— Ты имеешь в виду: уехать из Беркли?

— Да, — подтвердила она, — вдоль побережья к Лос–Анджелесу. Я знаю, мы можем уехать; мы доберемся туда, и у нас все будет в порядке. Я знаю.

Джилл сказал:

— Я не могу, дорогая, я должен вернуться в Вест–Марин. Там мое дело — я не могу бросить его.

Она в испуге спросила:

— Ты собираешься вернуться?

— Да. Почему бы и нет? Не бросать же все из–за того, что натворил Хоппи. Неразумно просить нас об этом. Даже Хоппи не требует ничего подобного.

— Но он потребует! — воскликнула она. — В свое время он потребует все. Я знаю. Я предвижу это.

— Тогда мы подождем, — ответил Джилл, — до тех пор. А пока давайте работать. — Он обратился к Харди и Стюарту: — Я собираюсь спать, потому что, видит бог, нам есть что обсудить завтра.

Он поднялся на ноги.

— Ситуация может измениться сама собой. Мы не должны отчаиваться. — Он хлопнул Стюарта по плечу. — Правильно?

Стюарт сказал:

— Я однажды прятался в люке. Неужели я снова должен пройти через это? — Он посмотрел на остальных, ожидая ответа.

— Да, — ответила ему Бонни.

— Хорошо, — сказал он, — но я выбрался из люка, я не остался в нем. И выберусь снова. — Он тоже встал. — Джилл, вы можете ночевать со мной в моей комнате, а вы, Бонни, оставайтесь у Харди.

— Да, — встрепенулась Элла Харди, — у нас хватит места для вас, миссис Келлер, пока мы не сможем найти вам что–нибудь получше.

— Благодарю, — машинально сказала Бонни, — это замечательно.

Она потерла глаза. Хороший сон, думала она. Он поможет. А потом что? Мы просто подождем и увидим.

Если доживем до утра.

Джилл вдруг спросил:

— Бонни, тебе легко поверить в то, что сделал Хоппи? Или нет? Ты хорошо его знаешь? Ты понимаешь его?

— Я думаю, — ответила она, — в нем взыграло честолюбие. Но этого следовало ожидать. Сейчас он достиг большего, чем любой из нас, у него, как он сам говорит, длинные, длинные руки. Он прекрасно компенсировал то, чего ему недоставало. Тебе бы следовало им восхищаться.

— Да, — согласился Джилл, — пожалуй. Даже весьма.

— Если бы я только могла поверить, что он этим удовлетворится, — сказала она, — я бы так не боялась.

— О ком я сожалею, — вздохнул Джилл, — так это о Дейнджерфильде. Больной, обреченный лежать неподвижно — и слушать.

Она согласилась, но отказалась представить себе эту картину. Она могла не вынести этого.

Эди Келлер в халате и тапочках бежала по тропинке к дому Хоппи.