Игорь Подколзин - Когда засмеется сфинкс

Постепенно наладилась жизнь, о которой в его положении можно было только мечтать. И хотя невесть какого заработка полицейского еле-еле хватало на более-менее сносное существование, но они с женой не сетовали и не унывали. Как птицы, кропотливо, по веточке, по шерстинке создавали немудреный, без претензий, домашний уют. Год спустя после свадьбы родился сын, щекастый крепкий и здоровый мальчуган. Залезая в долги, как-то ухитряясь сводить концы с концами, дали ему сносное образование. Он женился. Женился удачно. Словно по хорошо отработанной программе, через год Кребс стал дедом. Но как раз перед этим событием жизненная кривая резко покатилась вниз…

В тот день, когда на свет появился внук, в дом доставили официальную казенную бумагу-извещение, в нем сообщалось, что Кребс-младший погиб во Вьетнаме, защищая «бога, президента и нас». Невестка, и без того слабая здоровьем, не перенесла удара, слегла с сильным психическим расстройством и вот уже два с лишним года не вставала с постели. Ее отец с матерью, мелкие фермеры с юга, и слышать не хотели, чтобы чем-то помочь молодой женщине. Трудно, но все-таки их можно было понять — в семье еще пятеро детей, а доходы с небольшого клочка земли невесть какие и то, когда смилостивится погода и не выгорит дотла урожай. Все заботы легли на плечи деда и бабушки. Оставалась лишь одна.

светлая радость, полностью, до краев заполнявшая душу, — внук, которого в честь отца назвали Стивом, с обязательным добавлением, как принято, младший. Возвращаясь с работы, инспектор первым делом, даже не сняв ботинок и не переодевшись, проходил к готовящемуся укладываться мальчишке.

Стоя за ограждением маленькой кроватки, малыш, одетый в пестренькую пижамку, притопывал крошечной босой ножонкой со смешно растопыренными пальчиками, бил ручонкой по деревянным поручням и встречал деда восторженным и требовательным возгласом:

— Вафельку надо! Вафельку дать!

Кребс, улыбаясь во весь рот, сразу становился похожим на добродушного медведя из цирка, лез в карман. Из небольшой пачки доставал сладкие фруктовые вафли и давал ребенку. Тот цепко хватал лакомство, сосредоточенно, деловито и внимательно осматривал со всех сторон, жмурил еле наметившиеся бровки и безапелляционно заявлял:

— Еще надо! Еще дать! — И подумав, добавлял: — Много надо!

Дед — малыш, кстати, звал его папой — захлебывался от восторга и, несмотря на ворчания жены — и так у ребенка красные щеки от диатеза, — готов был вывернуться наизнанку, лишь бы угодить своему любимцу, в котором не чаял души.

Между тем невестке становилось хуже и хуже, ее пришлось поместить в психоневрологический санаторий. Теперь ровно половина жалованья уходила на лечение и содержание, оставшихся денег не хватало на самое необходимое, опять появились долги.

Кребс вспомнил: еще в бытность курсантом, ему попалась тощенькая, захватанная сотнями рук книжонка со зловещим и протокольно-обыденным названием «Пытки средневековья». Среди огромного арсенала заплечных дел мастеров его поразила пытка под странным названием, абсолютно неуместным в этом мрачном перечне. А называлась она «жизнь». Несчастного помещали в сделанную из планок клетку, усеянную изнутри острыми гвоздями. Вращая механизм, палач заставлял клетку сжиматься со всех сторон. Острия шипов впивались в тело мученика. А если при этом он начинал дергаться — безжалостно рвали его плоть. Теперь-то он понял смысл названия пытки — жизнь. Именно такой стала она у инспектора. Не считаясь ни с чем, Кребс работал, как каторжный, чтобы к концу квартала рассчитывать на сотню-другую долларов премии. К тому времени, неторопливо двигаясь по службе, он уже был комиссаром. Его коллеги в тех же должностях давно обзавелись и машинами последних марок, и собственными домами. Преступный мир не скупился на щедрые подарки и денежные подношения тем, от кого зависели их дела, было бы, пожалуй, правильнее сказать тем, кто не вмешивался в них или делал вид, что никаких дел нет вообще. Не таков был Кребс. Однажды в беседе с товарищем по учебе в школе полиции — когда-то они даже сидели за одной партой — он высказал удивление, как при таких низких окладах некоторые блюстители порядка ухитряются не только жить вполне сносно, но и далеко выходить в расходах за пределы означенной суммы. Изредка, бывая в гостях у кого-либо из сослуживцев, он невольно обращал внимание на дорогую обстановку, на туалет хозяйки, обильно сервированный закусками и выпивкой стол. Откуда все это? Его приятель долго и до слез смеялся, а потом, убедившись, что Кребс не прикидывается наивным простачком, а на самом деле не в курсе того, что творится за ширмой его аппарата, объяснил в самой популярной форме: федеральное правительство, определяя ставки полицейским, приняло в расчет как закономерность сумму взяток от различного рода организаций и кланов гангстеров и, просуммировав на ЭВМ их среднюю величину с зарплатой, обозначило прожиточный минимум. Когда Кребс, уяснив суть, стал бурно возмущаться, коллега перестал хохотать, посерьезнел, резко оборвал разговор и, похлопав его по плечу, дал дружеский совет: закопать мнение на этот счет как можно глубже, если он не хочет навлечь на себя большую и непоправимую беду.

А беда как будто только и ждала, чтобы вцепиться в него когтистыми, как у хищной птицы, лапами, гвоздями той самой иезуитской клетки с символическим названием «жизнь».

После истории с Грегом — его приемным сыном и учеником — комиссар опять сделался рядовым инспектором. Жить стало совершенно невмоготу. Долги, как тесто на дрожжах, росли с каждым днем. Чтобы покупать малышу вафли, Кребс бросил курить. Рассеивались надежды и на предстоящую пенсию. И без того мизерная, при настоящей должности она не прокормила бы и его одного. Супруга попробовала брать кое-какую работу на дом, но и из этой затеи ничего не вышло — заботы о невестке и малыше отнимали все время, а здоровье оставляло желать лучшего.

Говорят, человек привыкает ко всему. Еще раз урезав бюджет, заложив кое-что в ломбард, перезаняв и умилостивив самых напористых кредиторов, Кребс смог несколько улучшить положение.

И вот снова, пожалуйста, как снег среди жаркой пустыни, свалились события. Самое страшное, что их и осмыслить-то было трудно. Чего там трудно — невозможно, они не подчинялись ни логике, ни здравому смыслу.

Кребс опять задержался у столика. Газеты пестрели крупными, во всю страницу, заголовками, набранными красной, черной и синей красками. Статьи на все лады поносили полицию вообще и его округ, в частности. Эти чертовы щелкоперы точно осатанели, как голодные псы, сорвались с цепи, набросились на остолбеневших от необычности происшествия полицейских, расстреливая их длинными очередями самой отборной и ехидной брани.