Игорь Подколзин - Когда засмеется сфинкс

— Ну а все-таки? — настаивал Фрэнк. — Допустим, все хорошо и от тебя зависит, кем стать.

— Полицейским, пожалуй.

— Ты? Полицейским? Вот уж не ожидал, ты же вроде к ним любви не испытываешь?

— А я не из-за любви, а из-за злобы к разной сволочи и подонкам, паразитам, кровь из людей сосущим. Ох и поплясали бы они у меня, уж ни один бы от тюряги не отвертелся, уж меня-то бы они деньгами не умаслили. Ладно, хватит болтать, спать пора, набегался я за последние дни, аж ноги гудят.

Он мечтательно поднял глаза к рассыпанным на черном небе крупным ярким звездам и добавил:

— Я бы им все припомнил, а таких, как Дылда, перестрелял бы ко всем чертям…

Проснулись они, когда прямо в глаза било по-утреннему теплое солнце. На слегка рябоватой поверхности моря вспыхивали тысячи искрящихся зайчиков. Легкий ветерок принес свежесть, среди глянцевитых, в капельках росы листочков пересвистывались птицы. Далеко, на самой линии горизонта, застыл белый многопалубный лайнер. Слева, где в море врезалась высокая обрывистая скала, розовел парус яхты.

Отряхнув налипший на одежду песок и сполоснув лицо, они побежали на пароход.

Косой притащил откуда-то кипятку в пустой жестянке, они уже разложили, собираясь позавтракать, украденные накануне сосиски с булкой, оставшиеся от ужина, как примчался запыхавшийся босоногий мальчишка лет восьми и крикнул:

— Косой! Дылда зовет и — его велел прихватить. — Он мотнул курчавой головой в сторону Фрэнка, озорно сверкнул черными глазами, показал остренький красный язык, крикнул: — Э-э-э! — и скрылся в коридоре.

Косой неторопливо поднялся, выглянул за дверь, убедившись, что никого нет, наморщил лоб, достал деньги, пересчитал, отложил часть в карман, остальные засунул в бумажник толстяка и спрятал под шкаф.

— Это зачем? — спросил Фрэнк.

— Про запас. Не всегда такая пожива, как вчера, вот и откупимся. Случается, и медяка жалкого не настреляешь, поэтому и создаю заначку. А теперь и подавно нужно, раз решили стрекача задать. — Он покосился на Фрэнка и спросил: — Ты не передумал?

— Нет, что ты, если договорились, то все.

— Значит, тем более деньги понадобятся. Пошли — главарь ждать не любит. Паразит, даже за опоздание можно оплеуху схлопотать, если не в духе, у него как в армии: чуть что — в морду.

Они опустили занавеску и, натыкаясь в полумраке на разбросанные по полу консервные банки, картонки и бутылки, двинулись в нос.

Вся шайка была в сборе.

Ребята, как и прежде, сидели по стенам, а в центре, переминаясь с ноги на ногу, стояла совсем молоденькая, высокая и тоненькая как былинка негритянка в пышном круглом, завитом в мелкие колечки парике, похожем на окрашенный в черный цвет одуванчик. На ней была прозрачная белая кофточка с отложным воротничком, коротенькая зеленая плиссированная юбочка, на длинных голенастых, словно у девочки-подростка, ногах белые босоножки. На аккуратно подстриженных ногтях рук и ног переливался перламутром лак.

Косой приблизился к Дылде и протянул ему деньги. Главарь помусолил пальцы, развернул веером, пересчитал, спрятал за пазуху с довольной ухмылкой, потрепал Косого по плечу и шепнул что-то на ухо. Мальчишка кивнул, вернулся к сидящему у самого входа Фрэнку, вытащил из-за пазухи пару апельсинов.

Дылда повертел головой из стороны в сторону, словно принюхиваясь. Все сразу притихли.

— Вот что, малыши! — начал он, кривя в неприятной улыбке губы. — Эта стерва, — Дылда указал пальцем на девушку, — вздумала не только обманывать нас, но и перекинуться к парням из западного района. Но те оказались настоящими ребятами и предупредили меня. Она вообразила, что сможет водить меня за нос, но не на такого напала. Она, оказывается, давно утаивает от нас денежки.

— Я их отдавала на лечение сестре, — робко прошептала, слегка пришепетывая, негритянка и подняла на Дылду большие влажные глаза.

— Заткнись! — рявкнул главарь и хлопнул ладонью по колену. — Тебя не спрашивают, куда ты их девала. Важно, что до нас они не доходили, и за это ты будешь наказана. — Он повернулся и скомандовал: — Серый, Крюк, ну-ка врежьте ей, да как следует.

Поднялись два рослых парня.

Один, курносый и длиннорукий, подошел к девчонке. Негритянка заплакала. Тот, кого звали Крюком, оскалил прокуренные зубы, сильно размахнулся и ударил ее. Девушка дернулась, тонко взвизгнула и присела. Парик соскочил и покатился по полу, будто с одуванчика облетела пуховая шапочка.

— Цыц! Только пикни еще! — прорычал Дылда. — Как следует ей, Крюк, пусть запомнит надолго, как меня надувать, да и остальные тоже.

В каком-то тупом усердии парень, оттопырив нижнюю челюсть, стал стегать извивающуюся на полу негритянку.

Девушка сжалась в комочек, пытаясь закрыть руками лицо и грудь. На худеньких плечах, спине и ногах темнели рубцы от ударов хлыста, кое-где появились маленькие капельки крови — красное на шоколадном.

Фрэнк напрягся — эта дикая сцена потрясла его. Он весь дрожал и готов был сорваться с места, когда пальцы Косого сжали до боли локоть:

— Только ей навредишь и себе заодно, спокойно, не делай глупостей, терпи, ничем не поможешь — убьют.

— Хватит с нее, — с великодушным видом произнес Дылда. — Она получила хороший урок. Кстати, больше всех добыли вчера Косой и Новичок, так его всем называть впредь. Все. Можно расходиться.

Мальчишки поднялись, пришибленно и понуро, не глядя друг на друга, на цыпочках, стали поспешно выходить в коридор. В проходе образовалась молчаливая толчея.

— За что ее так истязали? — Губы Фрэнка дрожали, он еще словно на себе чувствовал удары хлыста.

— Сестра ее тоже, ну это самое, путается с мужчинами. — Он неопределенно развел руками. — Заразилась плохой болезнью и попала в больницу, ну а там не разговеешься. Пегги за нее платила. Дылда пронюхал — ему все доносят, приучил так, и взъелся, собака, из-за каких-то жалких грошей. А сестричка-то, между прочим, на него работала и даже в подружках числилась, а как произошло несчастье — хоть подыхай. Вот так-то, мой милый, такие дела, как сигарету: сначала размял, потом выкурил, а затем и швырнул в грязь, да еще подошвой растер, мерзавец, ненавижу я его.

— И откуда злобы столько в нем? — Фрэнк присел на стул и сцепил пальцы на колене. — Садист какой-то, изувер.

— Спрашиваешь, откуда столько злобы? — Косой посмотрел в иллюминатор, где над стрелой крана хлопотали чайки. — Они, морские пехотинцы, привыкли к убийствам, за это даже премии давали. А здесь, — он обернулся, глаза загорелись, — соберет, негодяй, иной раз мелюзгу и приказывает им котят да щенков вешать или живых бритвой потрошить, чтобы привыкали и над людьми потом измывались, а если отказываются — ручонки свяжет и других малышей по лицу бить заставляет, мразь проклятая, выродок.