Татьяна Мудрая - Кот-Скиталец

– Позовут – это в мыслях? – спросила я.

– Наподобие того. Внутри тех, кто ими выбран, возникает жажда. Может быть, и вас позвали – тогда вам просто не понадобится далеко путешествовать.

Но все-таки глупо было идти туда голыми, босыми и некормлеными. Поэтому мы отправились в гости к маленькой семье Кузнецов, которая жила на отшибе от прочих Болотников и, по-видимому, как раз и промышляла горным снаряжением. Дома ее, числом семь, были похожи на чум или типи, только попроще, без рисунков по дубленой коже, и на легком титановом, что ли, каркасе. Практической антигравитации тут, похоже, не знали, потому что не видели проку – в горах с нею мигом застрянешь. Обходились волоком: моего любимого снега тут все-таки не было, один иней на траве, но по нему и скользилось, и падалось отменно. Так что местные коваши мигом соорудили нам легкую нарту и привязали к ней меховой полог, низкую палатку из двойных шкур: вверх и вниз волосом. Пол тоже был меховой, а подстилка под него – из толстенной кожи. Вот что удивительно – швов никаких! Сооружение держалось на внутренних распорках, в собранном виде похожих на фотоштатив или зонтичные ребра.

Я спросила об авторе и источнике этой роскоши: неприятно все-таки лесному жителю пользоваться побочным результатом чужого самоедства.

– То не наше и не андрское, да и нэсин, я думаю, тоже непричастны, – ответил мункский старшина. – Снежнацкое чародейство, о котором говорил наш брат Коваши. Мы и куски такого сырья могли бы получить, чтобы делать с ними что захочется, даже слегка подращивать, только страшновато колоть его иглой. Вот они и приносят нам готовые вещи – для нас самих и для тех, кто странствует подобно вам, о почтенная женщина.

– Н-да. Будем надеяться, это вообще ни с кого одного не содрано, – ответила я. Смысл подразумевался двойной: и чужой жизни жалко, и страшновато будет повстречаться с этаким чудищем.

Еще мы получили по войлочному внутри, состеганному из промасленной ткани комбинезону совсем медвежьего вида: горный холод мог оказаться непривычен не только для меня и Бэса, совсем голокожих, но и для моего сына. Еды здешней взяли не очень много: по известному принципу «лучше пустой желудок, чем натертые плечи». Моя беспечность оправдывалась и фатализмом: суждено Волкам нас найти – найдут быстро, они у себя дома, а мы в непрошеных гостях. К тому же на любой страх не напасешься, а мои псы уж чего-ничего, да унюхают, чтобы на зуб положить. Уж Артханг-то наверняка не собирался «слушать голос травы», решая, что здесь готово быть съеденным, а что нет. Да и неуклюжий домашний Бэсик как-то враз отринул облик холеного любимца и обнаружил в себе типичную норную собаку. Я подозреваю, что этот тип ради тренировки охотился и раньше, во время пути по андрской равнине, ибо похудел он вполне таксообразно, а на марше развивал неплохую скорость.

И вот настал час. Нас не обнимали и не махали руками и платочками, просто сказали напутствие в два слова: «Ходите невредимо». Закон Триады: если тебя ведет долг – он тебя и поддержит.

Потом наши мунки свернули в свою сторону, а мы пошли в свою.

В глубине черной, сплошь завешанной коврами палатки дочь моя Серена говорит Владетелю, держа руку в обхват трепещущей Киэно, в то время как он рассеянно поглаживает своего Багира против волоса:

– Мартин Флориан переступил через пределы дозволенного и совершил то, чему нет достойного названия ни в божеском законе, ни в андрском, ни в инсанском. Только мунки, что живут на два дома, испытали на себе, как это – предавать свою кровь и плоть, да и у тех это позабылось и истребилось. Ты ведь обещал выполнить мои желания? Тогда пойди и подари кунгу андров войну, которой он так долго и прилежно добивался!

– Понять бы, – медленно говорит Владетель Эрбис. – Я предлог ему прямо в руки вложил – ради того и тебя взял до срока, и в Запретный Храм вернулся, чтобы вызвать его на бунт. Он проглотил обиду. Зачем? Только ли ради того, чтобы стать одним целым со всей своей страной и уж потом восстать против меня? Нет, я подожду. Если он так храбр, что это превозмогает и рассудок, пусть еще осмелеет – так сильно, что захочет ступить всем своим войском на мою землю.

– А ведь это случится, и вскоре, – сладко промурлыкала Киэно, – Он играет… как это говорят нечестивые андры? Да, ва-банк. «Идет ва-банк» – звучит нелитературно, потому что «ва» как раз и означает «иди».

– Так, как ты сказала, тоже выглядит некрасиво, – пальцы Серены отдернулись. – На земле нэсин у андров будет шансов куда меньше нашего. А то и вообще никаких.

– Госпожа моя, ты чью руку держишь – Владетеля или короля Марта, предателя, отступника и братоубийцы? – фыркнул Багир, и со дна его зрачков метнулись к ней две круглых рыже-зеленых молнии.

– Не ставь клеймо, не разобравшись, – степенно возразил Эрбис, – а то оно ударит в твой лоб. Мне самому горько, горше, чем ты можешь себе представить. Только мой племянник Бродяга Даниль поистине сделал то, что хотел. А Мартин – то, чего добивался. Он достоин того, чтобы шансы нашей с ним игры были выравнены и решение принял Владеющий всеми решениями.

– Вот теперь и я скажу, чья рука лежит над моими, Багир… если ты еще не понял, – Серена улыбнулась уголком рта. – Тот, кто тасует козырную масть в свою сторону, играет крапленой картой, и Справедливый заранее ополчается на него. Так, значит, твои воины войдут в Андрию, шах шахов?

– Но еще до того я объявлю своему вассалу, что пришел взыскать с него кровь родича и не склонен к примирению, потому что вместе с моим покровительством он отверг и мою снисходительность, – подытожил Владетель Эрбис.

Вард в том разговоре не участвовал, а то бы подмешал в рассуждения Владетеля каплю практицизма, а перед Сереной тряхнул своей изощренной теологией: ведь логично думать, что Творец из двух противников обережет именно того, кто обратился к его защите напрямую, протянув ему перчатку, как Роланд, – и вовсе не ради заслуг обратившегося, а для сохранения собственного мундира, лица, достоинства или, как это называла Урсула ле Гуин, шифгретора.

И им обоим сразу напомнил бы ученый Вард один эпизод из уже не инсанской – давней арабской истории, который Учитель называл: «обруч из железа, глаз Белой Бирюзы. Битва при Оходе»…

Нэсин своих женщин брали в походы как санитарок, водоносок или, в особо торжественных случаях, – вместо знамени. В последних рядах выставляли закутанную в дорогие покрывала «охраняемую женщину» верхом на резвом альфарисе: в знак того, что биться намерены до последнего. Однако Серена знала и то, что в битве при Табуке («кольцо из железа, глаз алого граната»), той битве, когда последователи пророка Мухаммеда окончательно согнули горделивую выю румов-безантов, в их рядах были женщины, и сражались они еще позлее своих мужей, отцов и братьев. Рыцарственный Владетель, однако, взял с собой только тех «оберегаемых», кто не слишком был обучен владеть оружием, – прачек, поварих и помощниц лекаря; и все это – чтобы не пустить на поле ни одну из них, а паче всего Серену, которая, уж точно, прорвалась бы в первые ряды и погибла. О том, что, напротив, ее искусство может повернуть ход битвы вопреки и ее, и его желанию, Владетель запретил себе помыслить. Только и оставить Серену дома, иначе говоря, под надзором обоих сыновей и наместников, в спасительных закруглениях и петлях ни с чем не сообразного инсанского мира, – оказалось невозможно. Разумеется, она была заложницей, она была гостьей не Эрбиса – целой страны, и ей ничто не должно было грозить, пусть даже рухнет и войдет само в себя все Внутреннее Царство, подобное кувшину с тонким вытянутым горлом, продетым в стенку и припаянным к отверстию во дне. Но и от нее самой не должно было истечь никакой угрозы. А тайная сила Серены, запертая за семью инсанскими замками, придавленная гнетом, могла проявить себя так страшно и непредсказуемо, так подстать Земле Нэсин, что все военачальники на совете посчитали недостойным себя – дать ей такой мало существенный повод вырваться.