Татьяна Мудрая - Кот-Скиталец

Пока сукки перекатывали кобылицу на чистое покрывало и убирали старое, испачканное сукровицей, массажировали ноги и спину, невольно затевались разговоры. Ума у Иоланты, по нашей прикидке, было не более, чем у мункского подростка, но всеобщим языком Триады она владела недурно, и сквозь ее школярство просвечивали удивительная доброжелательность и, главное, тяга к неизведанному. Это некоим образом возмещало огрехи ее аналитического мышления. Было последнее качество чем-то большим, чем рассудок, смутным подобием кхондского «чистого чутья» – своего рода интуиции, позволяющей распутывать новую и сложную мысль не от слова к слову и от фразы к фразе, а по отдельным лексемам, интонациям и намекам. У андров подобное умение так и осталось невостребованным: сами они воспринимают внешний слой речений, поэтому их так легко обмануть любому нашему бойкому говоруну.

Кстати (или некстати), об этимологии: само слово «фрисс» шло от фризов, могучих вороных лошадей, что на моей метафизической родине носили на себе крестоносцев, а позже были запрягаемы в парадную упряжку. Какая тут связь с альфарисами, наименованием, тесно связанным с фарь«конь», я не берусь судить.

И вот самое странное в жизни этой нашей наполовину пациентки, наполовину пленницы: вскоре она передружилась со всеми. А с Хнорком – в особенности. Смущенный свин околачивался у ее ложа и, наверное, все удивлялся про себя – что на него нашло, добро бы не кобылу – андра-убийцу поддел. Кабаны при всей пылкости своего характера вовсе не были склонны к смертоубийству. Разумеется, бытовала традиция отбирать самых задиристых кабанчиков и в шутку стравливать друг с другом, чтобы с юных копыт понимали границы дозволенного. Так воспитывали будущих отцов больших семейств и блюстителей границ, и именно отчетливое знание своей мощи делало их такими осторожными в конкретном ее проявлении.

– Мартин Флориан – настоящий кунг, – пыталась Иоланта выгородить своего владельца. – Храбрый и благородный. Говорит ласково, не трогает ни хлыстом, ни шпорой, знает, что мы и так выкладываемся до предела.

– Другие, значит, трогают? Достается вам, страстотерпцам?

– Это наша судьба. Отпор вызывает ярость – мы это познали. Не я, по счастью, – я удачливая раба… Что смеешься? Скучно, когда роли в великом спектакле жизни все одинаковы. Да, мы, фриссы, – рабы и дети рабов, так же как кауранги – слуги, почти приятели, а манкатты – темная сила, редко – приветливая, чаще опасная, даже предательская. Те, кто дружит с манкаттами и находят для них слово, ведают, чем рискуют. Кошки провидят скрытое, говорят, среди них есть белые и черные маги…

– Говорят. Ты-то веришь?

– Чувствую их могущество, но не говорю ни «нет», ни «да».

В лечение Хнорк так не влезал, как в общение. Зато командовал ритуалом кормежки: то трава для Живущего с раной в кишках покажется ему жестка, то с овсяного киселя и ячменной затирухи ему отощаешь и мигом откинешь копыта – ищите и вкладывайте дополнительные калории. Все пребывание кобылы со средневековым именем в Триаде протекало под знаком его суеты и воркотни: таскал ей сено со своих личных, секретных лужаек, замачивал крупу манника, раздобыл даже – и это в преддверии холодных дождей! – горсть лепестков дикого шиповника и сливы, от которых молоко делается особо душистым. Над ним смеялись:

– Она ведь не кормящая и не жеребая. До следующего сынка твоя магия не дотянет.

– Не молоко – сама будет пахнуть. Всем телом и всеми помыслами.

– За кого стараешься, за того андра, что ли? Чтобы порадовался, забирая ее назад?

– Андры – грязнули: сколько ни душатся крепкими духами – своего природного духа ни перебить не умеют, ни переменить. А у своих малых братьев и не почуют.

– Кауранги почуют и другие фриссы начнут сторониться, – смущенно вмешалась Иоланта.

– Нет; я свое дело ведаю. То, что ты Лес ешь и пьешь и Лесом дышишь, и без моей магии вошло в твою кровь – сначала неведомо от тебя. И в других через тебя и твое дыхание придет неведомо как, покажется самым родным. Так и задумано: это вроде тайного оружия, но оружия доброго. Знаешь, почему иногда говорят, что враг пахнет скверно? Возникает стойкая галлюцинация зловония… А из хорошего запаха родится приязнь. И знаешь еще, почему ты так быстро поправилась, когда твои андры думали, что умрешь вот-вот? Не просто от суккского лечения – от Леса. Каждый из ваших Живущих сохраняет в себе чистоту и стройность Внутреннего Леса, душу своей Заповедной Рощи. Это его сокровенное. Всё, что отвечает этому духу из идущего снаружи, как бы совпадает с ним по тону, невольно находит отклик и усиливает ваш личный Лес. Никакая преданность Старшему, хозяину, никакой страх перед болью, Темной Пастью, Жадным Чревом – а это прозвища смерти – не устоят перед его зовом. Хотят твои приятели или не хотят, а твой внутренний Лес будет сильнее их настолько, насколько жажда справедливости бывает сильнее животного страха. Ну, а твоему королю та склонность Живущих, которую он приобретет через твое посредство, поможет в скачках и турнирах, выручит из любой опасности.

– Мне надо подумать: у вашего дара два смысла.

– Поздновато спохватилась. То, что тебя спасло, сразу же стало тобой. И все-таки лишь наполовину: знак Леса, благо Леса несешь, а другом ему не стала. Другу нужна твоя добрая воля и открытое сердце. А иначе хоть волоками поедай розовые лепестки – только шкура будет благом пахнуть, а не ты сама. Думай!

– Став другом Лесу и Триаде – не сделаюсь ли я врагом Мартину?

– Даже если он пойдет наперекор Лесу еще круче прошлого раза – нет. Но врагом его поступкам. Ты будешь согласна с лучшим в его натуре: ведь Заповедный Лес и в нем живет незримо. Ты поможешь ему не уклоняться, не ломать нечто в себе. Это наука, долгая наука – выправлять андрский норов и андрскую судьбу. Только ты будешь брать ее отовсюду и сумеешь.

– Я подумаю, сказала я. Ты говоришь добрые слова и сам добр; но как мне узнать, истина ли то, во что ты веришь?

…Издали я слушаю эти беседы. Они доносятся так четко, будто оба Живущих сидят прямо у меня в ухе. Мне неловко, но я просто не знаю, как отключиться – и, может быть, не хочу. «Должна связаться цепь, – говорил Одиночный Турист, – и будут появляться знаки, приметы Пути, и ты угадаешь их, знаки и звенья, а не угадаешь – сама их назначишь. Как в хорошем сне, где все свершается по слову того, к кому этот сон пришел. Пусть в круг Двенадцати встанут не те, кто выше прочих, и не те, кто ниже, не цари и не парии, не самые умные и блестящие, не самые праведные и чистые – но и те, и другие без различения. Несущие незримую метку и не боящиеся выйти за свой предел.»

Хотя – разве так он говорил? Да, так, раз ко мне пришли именно эти слова.