Александр Борисов - Борисов Александр Анатольевич

- Отойдите, пожалуйста, в сторону.

Есть на свете такая профессия - копаться в чужом белье. Мало иметь талант, этому делу нужно упорно учиться, перенимать опыт старших товарищей. Только тогда стажера допустят к свободному поиску. Тот, кто работал в моей каюте, был настоящим докой.

- А это у вас что такое? - спросил он спокойно и сухо.

Я не поверило глазам: под матрацем, в районе подушки лежала... бутылка водки!

- Мой ты родной! - я, кажется, прослезился, - Давай-ка ее поскорее сюда!

Никогда еще я не пил напитка вкусней и полезней! Я высадил пузырь "из горла", не глотая. Даже таможенник - уж на что мурманчанин - и тот удивился. Естественно, меня развезло. Я уткнулся носом в подушку. Не уснул -провалился в прошлое...

Этот город облокотился на берег Днепра как "Мыслитель" Родена на правую руку. Сделав широкий шаг на пути от деревни к городу, он как-то притух и с тех пор пребывал в сильнейшем недоумении: "Шо ж робыть?"

Назывался он с покушением на столичность - Новомосковск. И было в этом названии что-то от копченого сала.

Попал я туда по недоразумению. Прилетел самолетом в Днепропетровск, а в тамошней городской справке дородная тетка, ошалевшая от жары, слишком вольно истолковала содержимое адресной книги. Вот и верь после этого в безупречность статистики. Это по ее милости мне пришлось стоя трястись в дребезжащем пригородном автобусе, а потом, прикусив язык, долго искать местный аналог столичных "Черемушек". Так назывался пяток скомканных на пустыре пятиэтажек. Зрелище унылое и безнадежное.

Впрочем, все, как галушки сметаной, было щедро приправлено неповторимым украинским колоритом: розариями и палисадниками, крохотными заборчиками и ладненькими скамеечками. Что можно покрасить - было одето в самый веселый цвет и укрыто от летней жары зарослями дикого винограда. В другом состоянии духа я бы это обязательно оценил.

Друга Тараса на месте не оказалось. Пришлось ждать. Но только под вечер выяснилось: тот, кто пришел - сто лет мне не нужен. Обычный однофамилец, вернее - тройной тезка. Вот так. Трижды не повезло. Только зря потерял время.

Последний обратный автобус давно ушел без меня. И самые ближайшие мои перспективы начинались со слова "завтра".

Переночевать мне, естественно, тоже никто не предложил. Спасибо что не потравили собаками. И торчал я на пыльной скамейке как клизма, забытая в заднице. Нужно было искать гостиницу или что-нибудь в этом роде. Но ноги не шли.

Человеку, позавтракавшему за далеким Полярным Кругом, очень трудно представить что такое плюс тридцать в тени. Так что с одеждой я тоже не угадал. Зато через пот дошло, почему на лагерной фене цивильный пиджак называется "лепень".

Раздевшись по пояс, я в смятении закурил и начал осматриваться.

Прямо передо мной развалился "Универсам" - маленький небоскреб на высоком фундаменте. Он тоже прилег. Потому что ему, как и мне, надоело стоять. Интересно, есть ли там холодное пиво? И с чем здесь вообще "борются"? С пьянством или с Указом про пьянство?

Судя по лицам целеустремленных прохожих, "горилка" поблизости где-то была. Но ее продавали совсем в другой стороне. Оттуда как раз тяжело выгребал инвалид в облупившейся черной коляске, чем-то похожей на вечный двигатель.

Инвалид счастливо жмурился. Порой он откидывался на спинку сидения, роняя на грудь густую шапку волос. Притаренная в ногах бутылка играла на солнце ликующим бликом. Был он, как истый хохол, кареглаз и носат. На вид - лет восемнадцати-двадцати, если не меньше. Год-два долой, страдание старит... совсем ведь пацан!

Все это я "срисовал" чисто автоматически.

Коляска давно миновала скамейку где я пребывал в тоскливой нирване. Наверно, мой взгляд задержался на ней несколько лишних мгновений - парень вдруг изогнулся, дернул плечом как после удара булыжником в спину и бросил "в обратку" яростный режущий взгляд, откуда-то из-под мышки. Мол, не замай!

Только этот мощный заряд ушел "в молоко": наткнулся на равнодушие и сонное созерцание.

Инвалид секунду помедлил. Потом, наконец, что-то решил. Коляска развернулась на месте и подъехала вплотную ко мне.

- Курыть нэма? - спросил он ломающимся баском. На слове "нэма" дал петуха и закашлялся.

Я протянул ему порядком осиротевшую пачку.

- Ого, "Ватра"! А шо цэ за сигарэты такие? - Парень признал во мне пришлого и "размовлял" в понятной для "москаля" форме.

- Сигареты как сигареты. В Мурманске на каждом углу продают, - не слишком охотно пояснил я.

- Во! А я все гадаю, кого же ловчее спросить: Мурманск - то Север, чи Заполярье?

Хороший вопрос. Знать бы еще, в каком объеме на него отвечать.

- Ты что, в школу никогда не ходил?

- Когда-то ходыв, - паренек обозначил шутливый поклон. - А як обезножив, пенсию мне назначилы. А де же ты, дядечку, бачив, шоб пенсионеры в школу ходылы?

Я, молча, достал сигаретку. Покрутил, разминая табак. С деланным наслаждением, закурил. Отвяжись, мол. Видишь, не до тебя?

Но навязчивый собеседник никуда не спешил. Он нашел свободные уши и настроился на обстоятельный разговор. Ему было наплевать, слушают его или нет.

Да я и не слушал. У каждого в жизни хватает проблем. Решить бы свои. Но фрагментарно, время от времени, вникал в грустную сагу. А он от волнения все чаще переходил на "ридную мову":

- Батько, кажуть, первым выскочыв из машины тай в кювете сховався. А с ненькиной стороны двери заклинило. Я вот теперь гадаю: мож, то вона нас пыталась оборонить? Та я ничего и не чув. Спал на заднем сидении, тай годи. Проснувся от выбуха. Ненька вже не кричала. Ее наповал осколками посекло. А Ганка в пеленках пылает как факел! Тут люди...

Многих слов я не понимал. Но восполнял пробелы картинками из его памяти.

- Ганке шо, - в унисон звучали слова, - морду пожгло, руки, живот, да кое-чего пониже, по бабской части. А мине крепко машиною придавило. И ноги есть - а, поди ж ты, не ходють...

- Ты что, завидуешь ей? - мысленно спросил я. Жестоко спросил. Честно говоря, не хотел. Как-то само вырвалось.

Сначала он ничего не понял:

- Ты што, дядьку?! Типун тебе на язык!

Потом спохватился:

- Гля! Ты вроде молчишь... а кто же тогда спросыв?

- То совесть твоя спросила.

- Со-о-овесть? - на его переносице выступил пот, - та н-и-и...

Он испугался. Замкнулся и замолчал.

Вот так! Взял и обидел калеку. Человек тебе душу открыл, а ты в нее как мент в коммуналку. Даже не вытер сапог. Нехорошо как-то вышло, очень неловко. Сердце заныло неуютно, тревожно.

- Хорошая у тебя сестра? - Слова как протянутая рука. Как призыв к примирению.

- Ганка-то? - просияв, отозвался мальчишка и почему-то сплюнул, - очень хорошая, но до того, падла, вреднючая! Мурцует меня, почем зря: знает, что не поймаю, а если поймаю, то сдачи не дам. Добрый я. А она над моей добротой издевается. Давеча вот, собаку мою отравила. Ласковая была животина, умная. И жграла мало...