Джаферд Кин - Билоны

Земля крепко держала Грифона на месте. От нее, дышащей энергией Творца, к нему вновь пришли силы; она же не давала ему двинуться навстречу тем, кто приближал исход его собственной судьбы. Он не задумывался о том, каким станет этот исход. Его разум был абсолютно свободен от мыслей. Это, наверное, и была истинная свобода разума. Ее ощущение приходит в тот момент, когда из разума исчезает потребность соотносить себя с истинами добра и зла. Разум приобретает состояние покоя, покрывая свои устремления к огню этих истин непроницаемым пологом.

Фош никуда не стремился. У него было то, чем не обладал никто в антимире, а может быть, даже в Божьем Доме. В нем жила свобода от всего и всякого во Вселенной. Он просто стоял, боясь выдохнуть ее с каким-либо остатком памяти о прошлом, и ждал встречи с неизбежным. Последней мыслью, которой позволила промелькнуть в разуме льва-орла, заполнившая его свобода, была мысль, что эта встреча необходима. Она гуляла по разуму Грифона недолго, не больше мгновенья. Однако ей удалось выполнить свое предназначение: Фош понял, почему его судьба подошла к исходу.

Отрок и Крест шли на него, чтобы раскрыть тайну СОБЫТИЯ.

Грифон уже ничему не удивлялся. Для удивления нужны мысли, а их не было. И хорошо. Ему не понадобилось искать объяснение, почему с каждым шагом, приближающегося к нему отрока, размеры Креста становились все меньше и меньше, а притяжение к нему возрастало многократно. Он окончательно смирился с тем, что и им, и Крестом руководит воля мальчика, сведущего в том, что до сих пор оставалось загадкой для разума антимира. Малыш, определенно, знал о сердце СОБЫТИЯ намного больше, чем увидевшие его вестники Бога. Этим знанием и была сильна его воля. Хотя в отроке абсолютно все было человеческое, Фош не почувствовал в нем той таинственной суетливости разума, которой моментально заболевают люди, посвященные в тайну. Не важно в какую. Важно, что посвящены. Он направлялся к Грифону как к естеству, с которым никогда не встречался и, вполне вероятно, даже не представлял себе, что нечто подобное может существовать на Земле. Малыш шел к зверю как к чуду, на которое детский разум смотрит, чтобы радоваться. Фош отчетливо видел на его лице эту детскую, светящуюся непосредственностью, радость. Не только видел, но и начал ощущать ее проникновение в свой разум. Он еще не осознал, что вместе с радостью поводыря Креста в его разум вошло, живущее в ней добро. Чистое, безо лжи. Ошибка зла, все-таки, накрыла разум «выбора всех» антимира.

Грифон вытянул передние лапы, положил на них голову и, сомкнув глаза, оставил свой разум наедине с окутавшим его покоем. Ему захотелось заснуть и больше не просыпаться. Непробудный сон свободного разума с грезами света мира было лучшим, что могли посоветовать ему, оживленные силами Земли, инстинкты в ожидании исхода его странной судьбы. Он заснул. Сразу и крепко, провалившись в ту глубину сна, из которой его могла выдернуть только новая судьба. Но для этого он должен был сначала обрести душу Она и подошла к нему вместе с Крестом и отроком.

Спящий разум Фоша не успел ухватиться за наплывающий на него свет мира. Их неожиданно разделила боль, которая, как руки матери, обхватившей умирающего младенца в надежде спасти его своим теплом, потянула зверя назад, в мир СОБЫТИЯ, оставившего Грифона на перепутье истин добра и зла. Боль была необычной. Она не вызывала ни мучительных страданий, ни напряжения воли, заставляющей разум ее терпеть. Она пришла только за одним — разбудить зверя, чтобы он не во сне, а наяву увидел и услышал того, кто принес с собой его новую судьбу. А с ней и, даримую добром, душу.

Фош открыл глаза со стремительностью, которая всегда помогает пробуждению обогнать сон. Реальный мир сразу же обратил его к источнику боли. Она обосновалась на поверхности мощной груди зверь-птицы. Однако Грифон не увидел раны. На ее месте был отпечаток предмета, гигантское изображение которого он совсем недавно видел идущим по Земле и, одновременно, плывущим над ней. От удивления он боднул воздух головой, в которой разум еще не вынырнул окончательно из упокоившей его глубины сна, и тут же почувствовал щекотливый укол в перекрестье лобных дуг, под чьим навесом прятались, застигнутые непониманием происходящего с ним, глаза. Укол не вызвал боли, но он был до обидного шаловлив. Обученный велением инстинктов незамедлительно отвечать на проявленную к нему дерзость, Фош немного подался назад и, максимально подогнув веки, дал возможность зрачкам рассмотреть обидчика. Он увидел того, чье появление в зоне СОБЫТИЯ не предполагалось ни в одном из вариантов разума хозяина антимира.

Перед ним стоял отрок, принесший с собой от САМОГО судьбу и душу посланнику Дьявола.

Мальчик, улыбаясь, отводил от Грифона руку, в которой крепко, без всякой надежды для зла вырвать его, держал Крест. В острие его грубо оттесанного основания как раз и угодила голова, пробуждающегося льва-орла. Это был небольшой гранитный монолит, размеры и вес которого полностью соответствовали еще не расцветшим силам отрока. Аскетичная простота его выделки и веющая на окружающий мир суровым холодом отрешенность не обманули зверя. Фош сразу же понял, что в нем заключена мощь, ничем не уступающая силе, превратившей в прах его попытку излить свою месть человечеству на сердце СОБЫТИЯ. Крест слегка дымился отчетливо черным цветом. Только учуяв хорошо знакомый ему запах, Фош догадался «почему». Крест пах жженым запахом зла, у которого черное — цвет его колыбели.

— Ты вовремя проснулся, — услышал Грифон голос, тон которого украшало умилительное детское миролюбие ко всему, чем способна природа окружить ребенка. — Я не виноват, что твой сон был недолог, хотя и стал причиной его скоротечности. Ты оказался на моем пути первым, кому понадобилась моя помощь.

— Я не нуждаюсь в помощи, оказанной помимо воли хозяина! — хотел было прорычать Фош, тут же насаживая на обнаженные клыки добровольца, рискнувшего занять место Дьявола. Вместо этого, едва раскрыв пасть, из него выплыл еле слышный вопрошающий шепот: «Ты кто? Зачем ты здесь?»

— Меня зовут Иоанн. Пока Я никто. Никем и останусь, потому что принадлежу только одному БОГУ. Мы все перед НИМ навечно никто. Там, откуда Я иду, люди называют меня Креститель. Кто-то — ласково шутя, кто-то — с издевкой, считая юродивым; немало в наших краях и таких, кто смотрит на меня с нескрываемой злобой. Все они, наверное, правы по-своему, потому что другие. Они принадлежат своим страстям, поэтому их разум постоянно лжет БОГУ. Их души утеряли искренность веры в добро, с которым они должны начинать и заканчивать свой жизненный путь. Отец мой и мать такие же, как и все. Я ушел от них и от людей. Ушел вот с этим Крестом, который нашел и поднял с земли, как только научился ходить, а руки обрели способность держать, найденное моими глазами и принятое душой. Путь мой будет ни коротким, ни долгим. Ему длиться столько, сколько определил Создатель. Знаю только, что он вернет меня снова к людям. Вернет истинным Крестителем.