Ольга Онойко - Море Вероятностей

Воцарилась тишина. Канторша повернулась к священнику, и тонкая рука её взметнулась в воинском приветствии. Ландвин отсалютовал ей в ответ и обратил взгляд к собравшимся. Полуседой, светлолицый, вдохновенный и отрешённый, он был необычайно похож на марйанне.

— Братья и сёстры мои, соратники и соратницы в неусыпном бдении!.. – в прекрасной, тонко выверенной акустике собора его ровный и сильный голос звучал идеально: звук как будто рождали сами стены.

Данкмар откинул голову, сделал подобающее выражение лица и попытался расслабиться. Ландвин умел привлекать внимание; сейчас это было как нельзя кстати.

— Близко время испытаний, трудное время, — начал Фрей. – Но мы – вигилиане. В несокрушимом строю армии Господа мы встретим беды и совладаем с ними. Каждый из нас знает, что ему предстоит. Я не стану тратить время на призывы к мужеству: каждый из нас мужествен. Я не буду напоминать вам о том, что должно укрепиться на посту и соблюдать бдение: я верю в вас.

Ландвин перевёл дыхание и медленно оглядел прихожан.

— Сегодня, – чуть тише проговорил он, — я хочу говорить об ином времени испытаний. Мы знаем о нём с детства, мы слушали эту повесть, когда наши сердца обретали веру. Я хочу вновь зажечь веру детскую, искреннюю и пламенную, ибо она придаёт сил и ведёт к подвигу.

«Любопытно, что думает об этом Авелья», — мелькнуло в голове у Данкмара. Он знал, что марйанне признают не всех святых и не все догмы официального вигилианства. Ходили слухи, что они считают Отцом–Главнокомандующим непосредственно ирсирру Тауриля, и не в метафорическом смысле, как духовного покровителя, а в буквальном – так, словно ирсирра небесный и впрямь являлся некогда среди людей. Сами марйанне, конечно, подобные темы со смертными не обсуждали.

— Господь Сил, Солнце Мира, — глухо, хрипловато произнёс Ландвин, голос его будто дрожал, — слава имени Твоему…

И он действительно начал пересказывать одну из самых древних и наивных Святых Вестей.

Данкмар удивился. Ему до последнего не верилось, что Ландвин решится на такое. Ландвин всегда предпочитал изысканность и философские игры, а в легенде о возвышении и падении Первой Звезды не было ни того, ни другого. Дети и романтические поэты её любили – дети за то, что всё в ней было Огромно и Ужасно, а поэты главным образом за историю Ульрималя… «А его‑то Ландвин упомянет?» — задался вопросом Данкмар и даже улыбнулся. Это было бы с одной стороны уместно – здесь, в соборе, чьи стены принимали раскаяние Вирайна Лакенти, а с другой стороны очень глупо – по той же причине.

И пока Ландвин повествовал о блеске и гордыне Первой Звезды – бесспорно, очень увлекательно и на диво по–новому, не повторив, кажется, дословно ни одного стиха Святой Вести, — Данкмар погрузился в размышления о судьбе скандальнейшей из пьес. Его забавлял контраст проповеднического пафоса Ландвина и собственного фривольного вольнодумства.

Тысячу лет назад на Земле, в Лондоне видный теоретик классицизма Эландо Фармир написал трагедию «Ульрималь, или дружба». Она соответствовала всем изобретённым им правилам, содержала множество философских монологов, была тяжеловесна и изрядно скучна. Пожалуй, именно провал пьесы уберёг автора от проблем с Церковью; тогдашние отцы–командиры, конечно, осудили его, но без особой горячности.

В основу сюжета Фармир положил миф об ирсирре Ульримале Прекрасном, друге Первой Звезды. Ульрималь так любил его, что последовал за ним в мятеже, хотя испытывал отвращение ко злу и измене. Он долго просил друга одуматься, даже тогда, когда это очевидно стало невозможным. Ульрималь так и не отступился. Братья призывали его вернуться, видя, что он по–прежнему неомрачён, но он до конца оставался рядом с Арсиэлем. Он удерживал его от самых чудовищных преступлений, смирял его жестокость, а Первая Звезда терпел это и даже подчинялся, хотя бы чернейший гнев душил его, а мир в глазах становился алым от ярости. Безликие древние умоляли и приказывали убить Ульрималя, но Арсиэль ни разу не поднял на него руку. Он отдал ему лишь один приказ, но этому приказу Ульрималь повиновался… Когда началась Война Властей, он повёл за собой армии демонов – так же, как Кенсераль, Найгираль и прочие падшие. Ирсирра Файриль вышел ему навстречу, всё ещё надеясь вернуть его к Престолу Господа, но спор между братьями перерос в поединок, – и Файриль пал в нём. Поняв, что он сделал, Ульрималь пришёл в ужас и застыл на поле брани, позволив Таурилю убить себя. В этот момент последние оковы, сдерживавшие ненависть Арсиэля, пали, и началось истребление.

Конечно, Фармир испытывал судьбу. В его эпоху почти невозможно было вывести на сцену Первую Звезду, тем более – представить его благородным воином, а не безмерно отвратительным сосудом греха. Кроме того, Церковь могла закрыть глаза на появление злых духов в балете, но не в драме, а у Фармира архидемон, искушавший Ульрималя, произносил монологи столь же длинные и логичные, как верные Престолу ирсирры. Однако грех скуки искупил все прочие грехи драматурга.

Спустя более чем восемь веков Вирайн Лакенти на Эйдосе, в Ньюатене задумал шутку. Он переписал старинную пьесу, практически полностью сохранив её структуру, но изменив темп и атмосферность. Как то случается с гениями, замысел перерос автора. На клавиатуре Лакенти родилась повесть болезненно яркая и жгуче страстная, герои его были безмерно обаятельны в своей искренности и юности, а демоны настолько убедительны и страшны, что пожилым людям становилось плохо в зрительном зале. И точно в припадке безумия Лакенти приписал к пьесе эпилог с голосом за сценой: некто незримый обещал, что в конце мира взаимная верность и братская любовь, которую не могли уничтожить никакие силы зла, станут спасением, искуплением, и мятежники припадут к подножию Престола в искреннем раскаянии, и будут прощены, и в последнем сражении выступят на стороне Небес, благодаря чему Небеса одержат сокрушительную победу…

Это было немыслимо.

Это было ересью. Богема приветствовала дерзкую пьесу, но отнюдь не богема ночами патрулировала улицы, охраняя соратников в вере от ярости мицаритов. На фанатичном Эйдосе, разделённом религиозной враждой, Лакенти оказался беззащитным меж двух огней. Немудрено, что он испугался и бросился каяться.

За любимца публики тотчас вступились все, начиная от просвещённых землян и заканчивая Верховным Учителем на Мицарисе. Мало–помалу приняли и его пьесу. Современные постановки «Ульрималя» просто‑таки истекали гомосексуальной эротикой, словно перезревший плод – соком. По слухам, некие экспериментальные коллективы доходили и до порнографии.

…Ландвин вещал вдохновенно, с тщательно отмеренным упоением.