Карен Томпсон Уокер - Век чудес

Мне было интересно, что об этом думает папа, но я не спрашивала, а он не говорил.

Той весной мне казалось, что время летит стрелой. Волосы Сета отросли и постоянно лезли ему в глаза. Я отпустила челку, и Сет сказал, что ему нравится. Еще я начала брить ноги и купила настоящий бюстгальтер своего размера. Одним темным днем Сет научил меня кататься на скейте. До сих пор помню, как он придерживал меня за спину и трусил рядом в свете уличных фонарей. А я, довольная, выписывала на доске зигзаги, стараясь объезжать трещины на асфальте.

После школы мы частенько ходили в ущелье за птичьими скелетами. Горстки костей и перьев валялись повсюду, словно опустевшие ракушки. Мы долго искали и в итоге нашли последний еле живой эвкалипт, который рос над океаном на отвесном краю песчаника. Мы собирали еще не засохшие травинки, последние цветущие маргаритки, ноготки, жимолость — и закладывали их между страницами словарей. Мы заставили все полки в своих домах реликвиями нашего времени, чтобы когда-нибудь потом иметь возможность рассказать детям о том, как выглядят клен, магнолия, осина или дуб. В темные дни Сет рисовал карты созвездий, словно небесные тела тоже могли вскоре увянуть и осыпаться.

Папа Сета много работал в своей лаборатории. Он рано уходил из дома и поздно возвращался. После него оставались только кофейная чашка в раковине на кухне, окурки в пепельнице на заднем дворе, лабораторный халат на перилах лестницы. На скопившихся перед дверью нераспечатанных письмах стояло его имя, и его голос инструктировал Сета по телефону, как самостоятельно заказать пиццу. Мои родители даже не подозревали о том, как редко папа Сета бывает дома.

В день, когда вырубилось электричество, мы с Сетом сидели у него одни.

В четыре часа пополудни вдруг погас телевизор и отключился свет. В темноте я вцепилась в руку Сета. Вокруг, словно непременный спутник мрака, немедленно воцарилась тишина. До нового восхода оставалось не меньше шестнадцати часов. Мы кинулись к входной двери, распахнули ее и столкнулись с доисторической темнотой и безмолвным сиянием звезд.

Мама позвонила с работы по мобильному и сказала: «Просто оставайся на месте. Заприте двери и никого не впускайте». Мы перерыли весь дом в поисках фонариков. Передвигаясь на ощупь вдоль стен, мы натыкались друг на друга. Потом разбили лампу и долго хохотали. Наконец с помощью отцовской зажигалки Сет зажег свечи. Мы ходили с ними, как с факелами, и отсветы огня играли на наших лицах. Еще мы представляли, что будет, если мы лишимся электричества навсегда.

Затем мы уселись на деревянном полу в гостиной и расставили вокруг мерцающие свечи. Сет достал колоду карт.

— Зацени, — сказал он и начал строить башенку. Каждый этаж состоял из трех карт.

В темном доме стало так тихо, что я слышала шорох карт. При свечах Сет выглядел старше своих лет. Я долго смотрела на него.

— Попробуй, — предложил он и протянул мне пару карт. В его глазах отражался блеск свечей.

У меня дрожали руки, и я испугалась, что разрушу всю конструкцию.

— Ничего страшного. Второй уровень намного сложнее первого, — подбодрил меня Сет.

Уже несколько недель я собиралась рассказать ему про папу и Сильвию. Сейчас, в неверном свете свечей, я почувствовала, что смогу сделать это.

Я глубоко вздохнула и произнесла:

— Хочу открыть тебе один секрет.

Он прервал свое занятие и взглянул на меня.

— Я видела своего папу в доме Сильвии.

Я вдруг заметила, что тишину в доме не нарушает ни один звук — не гудит холодильник, не мерцает кабельная коробка, не тикают электронные часы.

— Ты о чем?

— Ну, я видела их. Вместе, понимаешь.

После того, как я произнесла эти слова, положение вещей стало бесповоротно реальным.

Сначала Сет ничего не ответил. Я молчала. Потом он кивнул так, словно ждал от жизни чего-то подобного. Он никогда не говорил о своей маме, а я научилась не спрашивать. Но иногда то, что он все время помнил о ее смерти, ощущалось в его манере реагировать на события. Он словно знал, что все происходящее в мире имеет общую печальную подоплеку.

— А твоя мама в курсе? — спросил он после паузы.

— Вряд ли. Я не уверена.

Он добавил пару карт на вершину башни. В ответ вся постройка слегка пошатнулась. Сет поднял руки, будто приказывая каким-то невидимым силам удержать конструкцию от падения. Как ни странно, это сработало. Карточный домик устоял.

— Это нечестно по отношению к твоей маме. Ненавижу несправедливость, — сказал он.

Я кивнула, соглашаясь.

Больше мы на эту тему не говорили, но секрет остался с нами. Я испытывала облегчение, что поделилась своей тайной именно с тем, с кем нужно. Когда карты рассыпались по полу, а свечи догорели, мы надели купальные костюмы и запрыгнули в иссиня-черные воды джакузи. В темноте мы не видели ничего, кроме звезд. Наши ноги соприкасались под водой. Сет прижался ко мне и поцеловал, а я поцеловала его в ответ. Давно я не чувствовала себя такой счастливой.

Через два часа включили свет.

В сбое электропитания власти обвинили солнечные лампы и теплицы. Потребление электроэнергии сделали нормированным.

Нам запретили пользоваться освещением после десяти вечера. Мы не могли включать кондиционеры, если температура не превышала тридцати одного градуса. Но промышленные теплицы продолжали пожирать энергию. Все фермерские хозяйства страны зависели от искусственного солнца.

В разгар весны в наших почтовых ящиках появились пухлые розовые конверты. В письмах торжественно объявлялось о приближении двенадцатого дня рождения Микаэлы и о праздничной вечеринке в отеле «Рузвельт». Первый раз в жизни меня пригласили на настоящую большую тусовку с танцами. Я не сомневалась, что это из-за Сета. Если бы я получила этот конверт на несколько месяцев раньше, то точно испытала бы прилив благодарности и радости.

А теперь мы с Сетом вместе решили не идти на праздник.

— Ненавижу это все. Микаэла вообще действует мне на нервы. Давай лучше посмотрим кино у меня дома.

— Как не придешь? Ты прикалываешься, что ли? — удивилась Микаэла на следующий день.

Она пригласила около сотни ребят. На вечеринке ожидалось столпотворение.

— Ну, это не совсем мое решение, — пояснила я.

Ее рот сжался в ниточку.

— То есть Сета тоже не будет, я правильно понимаю?

На меня нахлынула гордость от того, что она воспринимает нас, как пару.

— Думаю, да.

Микаэла прикусила губу и уперла руки в бока:

— Прекрасно. Наплевать. Мне все равно, придете вы или нет. Неудачники.

Она развернулась и, сердито шаркая по цементу, зашагала прочь в своем сарафанчике и блестящих сандалиях. Но меня совершенно не волновало, что она думает.

Тем временем жара начала представлять для людей опасность. На дворе стоял только апрель, а нас уже попросили оставаться в помещении, если солнце светило больше двадцати пяти часов подряд. Метеорологи регулярно фиксировали новые температурные рекорды.