Карен Томпсон Уокер - Век чудес

Налетел ветер. Прошло несколько секунд.

Наверное, мне стоило обидеться на Сета за его недавнее поведение. Но я помню только, как он сделал приглашающий жест рукой и произнес те самые заветные для меня слова.

Мы извлекли из захламленного гаража два ржавых шезлонга, занесли их в дом, а потом по стремянке затащили через чердак на крышу. Мы поставили их рядом на плоской части крыши, покрытой разлинованным толем и электропроводкой. Везде лежали засохшие холмики птичьего помета. Сет принес две колы и крендельки. Мы устроились поудобнее и стали ждать, когда над нашими головами в безоблачном небе появится «Орион». Погода стояла жаркая. Шезлонги пахли солнцезащитным кремом и солью. Я чувствовала близость Сета, слышала его дыхание. Довольно долго мы сидели молча.

Тишину нарушил Сет.

— Почему ты так себя вела на следующий день? — спросил он.

Меня охватила паника.

— Как себя вела? — не поняла я.

Он, не взглянув на меня, отпил колы и поставил банку на толь. До нас доносился далекий шум несущихся по трассе автомобилей.

— Ну, не знаю. Просто на прошлой неделе на остановке ты как-то странно держалась.

Что-то сжалось у меня в груди. Я вцепилась в металлический подлокотник шезлонга и ответила:

— Я держалась как обычно, а вот ты действительно был странный.

Сет продолжал смотреть в сторону. Я разглядывала его профиль, нос, левую скулу, ухо, глаз, а он не отрывал взгляда от темневших на востоке гор. Тогда Сет показался мне еще более красивым, чем обычно.

Наконец он прокашлялся и продолжил:

— Мне показалось, что ты не хочешь ни с кем разговаривать.

— Неправда! Все было не так, — ответила я.

Говорят, что мы можем улавливать настроение другого человека на тончайших уровнях. Что мы способны угадывать желания собеседника по еле заметным движениям его тела и оттенкам написанных на лице эмоций. Я больше всего на свете хотела понять Сета, но почему-то в тот день эффект от моих усилий получался диаметрально противоположный.

— Ты тогда зачем-то нарядилась. Зачем?

У меня перехватило дыхание, но при этом я испытала чувство облегчения. Я вдруг получила доказательство тому, что он думал обо мне.

— Это ты себя вел непонятно. Даже «привет» не сказал.

После этих слов он повернулся ко мне. Я увидела темно-карие глаза и густые ресницы. У него на коже не было ни одной веснушки.

— Так ты тоже ничего не сказала, — ответил он.

Неожиданно его рот растянулся в широкую улыбку. Я заметила, что передние зубы у него с щербинками.

— У меня тогда был день рождения.

— А, ну с днем рождения тогда.

Никто не мог знать, что будет дальше. Но в тот момент мы сидели рядом, пили колу и смотрели на небо.

— Слушай, а который час? — вдруг сказал Сет и заерзал в шезлонге.

Он первый понял, что «Орион» запаздывает.

— Что-то идет не так, — заметил он с беспокойством и, прищурившись, посмотрел на небо.

Мы подождали еще немного, но ни космического корабля, ни его следа на безупречно голубом небе не появилось.

И мы поняли, что это значит.

Позже мы в деталях узнали из теленовостей о последнем полете «Ориона». По неустановленной причине корабль потерпел крушение в трехстах километрах от калифорнийского побережья. Шестеро астронавтов на его борту погибли.

Мы с Сетом неподвижно сидели на разных концах дивана, а по телевизору продолжали передавать свежие новости.

На интернет-сайтах замелькали фотографии астронавтов, сделанные в день их отлета с Земли десять месяцев тому назад. Их счастливые лица сияли здоровьем, новые белые костюмы сверкали на солнце. В руках они сжимали огромные блестящие шлемы. За время пребывания в космосе они страшно изменились. На последних видеозаписях переговоров с Хьюстоном по спутниковой связи они парили в воздухе такие худые и слабые, что их невесомость казалась естественной.

Мы молчали. Я пошевелилась, и диван, кожаная обивка которого пестрела дырами, заскрипел.

Сет заговорил первым:

— Ты что предпочла бы — смерть от взрыва или от болезни?

Я оставила вопрос без ответа. Его мама умерла здесь. Я боялась сказать что-нибудь не то.

— Преимущество взрыва в том, что он длится всего несколько секунд, — ответил он сам себе.

С тех пор мы с Сетом стали неразлучны.

Такая внезапная близость может возникнуть только между теми, кто-либо очень молод, либо подвергается сильной опасности. Время той весной для нас шло иначе, чем всегда: ряд длинных дней казался годом.

Мы перестали тратить обеденные перерывы на визиты в библиотеку. Вместо этого мы валялись в дальнем углу двора под двумя засохшими соснами и наблюдали за полетом облаков. Сет начал занимать мне место в автобусе по утрам и на обратном пути из школы.

Вскоре я перестала обращать внимание на то, что остальные ребята смотрят на нас. Я больше не слушала, как они перешептываются. Мне просто стало все равно.

— Кажется, Сет хороший мальчик. Давай пригласим его на ужин, — предложила однажды мама.

Но я не хотела делить его ни с кем.

Тот день, когда поставили «пшеничную точку», мы тоже провели вместе. Правительство признало, что пшеница уже не может расти без искусственного освещения. Мы смотрели с вершины холма, как люди толкают по парковке супермаркета тележки, до отказа набитые консервами. Паника вернулась. В воздухе повисло предчувствие конца, от него першило в горле.

— Ты бы предпочла умереть от голода или от жажды? — спросил Сет.

У нас появилась новая любимая игра. Нам, и без того вдумчивым, трудные времена только прибавили серьезности.

— От голода, а ты?

— От жажды, — ответил он и поддел ногой гальку, которая покатилась с откоса. Поднялось облако пыли, и камень исчез в высохшей до хрустальной прозрачности траве. Сет всегда выбирал самую быструю смерть.

Когда нам привезли теплицу, Сет сидел у меня в гостях. Мы смотрели, как рабочие устанавливают ее на заднем дворе. Стекло сверкало, когда они крепили солнечные лампы и засыпали грунт. Потом они распаковали оранжевый электрошнур и воткнули массивный штепсель в уличную розетку. На нашей улице мы купили теплицу чуть ли не последними. Мама заказала ее, не посоветовавшись с папой. Пока она высаживала в землю несколько кустиков, отец наблюдал за ней из дома. Он сидел за обеденным столом, скрестив руки, а потом ушел наверх. К концу дня у нас появились две грядки зеленого горошка и три грядки клубники.

— Клубника — баловство. Если и стоит что-нибудь выращивать, так это грибы. Им не нужно много солнца, — заметил папа.

На город обрушилась волна преступлений, которые совершались белыми ночами. Все подозревали сторонников реального времени. А кто еще шатается по улицам, когда все спят? В припаркованной к дому машине Сильвии разбили стекла. А вскоре кто-то жирно написал на ее гараже краской из баллончика: «Вали на хрен отсюда».