Дмитрий Карманов - Я всемогущий

— Как тебя зовут-то? — спросил он.

— Платон.

— Платон? — Он глянул недоверчиво. — Редкое имя. Как у президента Колпина.

— Да, — легко согласился я.

— А меня Павел.

Некоторое время мы помолчали. Павел по-прежнему мял сигарету в руке.

— Странный ты человек, Платон, — наконец сказал он.

— Я знаю, — ответил я.

Верёвка жгла ладони даже сквозь перчатки. Я висел над пропастью и медленно, очень медленно полз вверх. Выступ, за который можно уцепиться, был уже недалеко. Я смогу.

Ещё несколько движений. Подтянуться. Выпростать руку. Проверить прочность камня. Перенести на него вес. И вот — уже почти победа.

Пару минут я стоял на четвереньках, дав себе время отдышаться и немного отдохнуть. Затем рывком встал в полный рост.

Вершина рядом. До неё всего чуть-чуть. Жалкий десяток шагов отделяет меня от покорения самой высокой горы в мире.

Пошатываясь то ли от ветра, то ли от ощущения близости цели, я пошёл вперёд. И вдруг увидел, что на той самой скале, на высочайшей точке планеты, уже кто-то стоит. Кто-то невозможный здесь. Злые, острые снежинки кололи лицо и мешали смотреть.

Я подошёл ближе, всматриваясь в смутно знакомую фигуру. Как же нелепо смотрелась здесь, среди льда, камня и ветра, тёмно-синяя форма бортпроводника «Пулково». Шрам над его бровью от мороза покраснел и ярко выделялся на бледном лице.

Бортпроводник наклонился и помог мне взобраться на каменную площадку. Мы молча встали плечом к плечу.

Карабкаясь сюда, я так мечтал о том, что вот-вот — и цель будет достигнута. Сотни раз я представлял, смакуя, как я выпрямлюсь во весь рост на вершине и буду стоять, опьянённый радостью. Но здесь, наверху, ничего этого не случилось. Было холодно и неуютно, тоскливо завывал ветер, болели сорванные мышцы. Я почти уговаривал себя порадоваться победе, но всё утыкалось в пустоту.

Мой странный спутник посмотрел мне в лицо. У него были грустные глаза.

— Да, — сказал он. — Всё так.

Я молчал, ожидая продолжения. Ветер швырял редкие снежинки в серую мглу.

— Здесь нет жизни, — бортпроводник оглядел голые скалы. — Жизнь там, внизу. И счастье тоже там.

Я проследил за его взглядом. За снежной пеленой угадывались очертания зелёной долины, из которой я начинал свой путь.

Выйдя из здания муромского вокзала, я пошёл наугад по одной из улиц, отходившей от площади. Споро прошагав несколько кварталов, я, ничуть не удивившись, вышел к знакомому автовокзалу. Именно до него меня когда-то довезли, после того памятного происшествия с прыжком из гибнущего самолёта. Когда-то в позапрошлой жизни.

Само здание, однако, осталось практически таким же, каким я его запомнил. Всё те же большие окна, грязные от зимней слякоти, такой же серый шифер на низенькой крыше, те же стены, выкрашенные в аляповатый розовый цвет.

У входа, рядом с тяжёлой деревянной дверью, скучал милиционер — щекастый молодой мужик, показавшийся мне знакомым. Увидев, что я стою и откровенно его разглядываю, он настороженно зыркнул на меня, подобрался и не спеша подошёл ближе.

— Лейтенант Ковалёв, — с ленцой козырнул он. — Предъявите, пожалуйста, документы.

Я взглянул ему прямо в глаза. Он неожиданно смутился и добавил, едва шевеля пухлыми губами:

— Ну, паспорт покажите то есть…

Я достал паспорт и протянул милиционеру. Он раскрыл документ и вдруг на несколько секунд завис, читая, как меня зовут.

— Ко… Колпин? Платон Сергеевич? — На лбу стража порядка вдруг проступила испарина.

— Ну да, — сказал я.

Милиционер то смотрел на фотографию в паспорте, то переводил взгляд на меня. Казалось, он пытался понять, сходится ли то, что он видит сейчас, с телевизионной картинкой из новостей, показывающих президента на каком-нибудь заседании или встрече. Коричневые телячьи глаза парня выражали одновременно и страх, и недоумение, и раздражение на нелепого шутника, подсунувшего ему под конец дежурства такого непонятного прохожего.

В конце концов, лейтенант, видимо, решил, что вот так, запросто, в родном Муроме, без делегации и охраны президента страны ему не встретить. И что имеет место лишь совпадение. Всё это отразилось на его лице. Так и не выйдя из прострации, он вернул мне паспорт и спросил севшим голосом:

— Разрешите идти?

— Идите, — кивнул я.

Милиционер приложил руку к фуражке, развернулся и, чеканя шаг, почти как на параде, направился к месту дежурства. Я хотел остановить его и спросить дорогу до Катиного дома, но потом передумал, решив, что всё найду сам.

Мне, конечно, опять повезёт.

Я смотрел, как Катя хлопотала на кухне, и думал, что она изменилась. Внешне. Её фигура стала более округлой и тяжёлой, на лице появились первые морщинки, веки набрякли, а причёска сделалась сугубо утилитарной — мне осталось лишь вздыхать, вспоминая о былых роскошных локонах. Но глаза — я нарочно долго и внимательно в них смотрел — глаза остались теми же. В их глубине по-прежнему жило ожидание волшебства, детская вера в сказку. Для Кати чудеса всё ещё оставались чудесами. Для меня же они стали скучной обыденностью.

Я смотрел на неё, одновременно и узнавая, и не узнавая прежнюю Катю. Привыкая. Преодолевая первую, невесть откуда взявшуюся неловкость. Когда оставляешь девушку, которую когда-то знал, то кажется, что она будет ждать тебя всегда. Что стоит тебе оглянуться назад, вернуться к ней — и вы сможете всё продолжить с той самой точки в отношениях, в которой всё прервалось. Ты всегда исподволь считаешь, что этот путь открыт, что всё ещё можно вернуть, но приезжаешь — и видишь, что «всё залеплено штукатуркой, замазано свежей краской». И ты опоздал на несколько лет. И той девочки больше нет. И чужую женщину тянет за подол не твой ребёнок. И нужно начинать знакомиться заново.

За то время, пока мы не виделись, Катя успела выйти замуж. И развестись. Ни о муже, ни о причинах развода она не рассказывала, а я не спрашивал. Её сыну, совсем на неё не похожему, было уже полтора года. Он принёс на кухню свои игрушки и грыз очередную пластмассовую зверушку, боясь потерять маму из виду. Его серые глаза смотрели на меня настороженно, хотя, казалось, какая осторожность может быть у человека, только-только начавшего жить? Что плохого уже могло с ним приключиться?

Я ловил Катин взгляд и думал, что никогда не применял свои сверхспособности для устройства личной жизни. И она не сложилась. Всю энергию, все таланты и всё везение я направлял на очередные глобальные проекты — будь то создание гигантской корпорации по продаже снега или вывод России в мировые лидеры. А дома — если можно было назвать домом то место, где я ночевал, — дома я был совсем один. Мне не хватало времени даже на какого-нибудь рыжего кота — и я так и не решился его завести.