Алексей Мороз - От легенды до легенды (сборник)

Перси поморгал: не привиделось ли? Но нет, сквозь покров тумана пробивалось тусклое пятно пламени. Озноб сразу отступил. Перси торопился к огню, не обращая внимания ни на хлюпающую в сапогах воду, ни на боль в мышцах.

Идти пришлось дольше, чем думалось, но свет не угасал, звал. Перси прорвался сквозь осточертевшую ежевику и вывалился на крошечную поляну.

Посреди нее чадил догорающий костерок. Горький дым тлеющих листьев поднимался к черному небу. И ни души вокруг.

Перси протянул руки к огню. Захотелось присесть, расслабиться…

— Т-ты…

Словно выдохнула темнота. Напротив Перси, на границе ночи и света, застыл человек. Оборванный и грязный. Перси даже сквозь дым чуял вонь немытого тела. Босые ноги, жалкие лохмотья, сухие травинки в нечесаных космах и бороде. И взгляд — мутный, как жижа загнивающей стоячей воды.

— Т-ты…

В руке оборванец держал палку. Перси попятился, успокаивающим жестом выставив руки:

— Сэр, я только погреюсь…

Лицо человека перекосила гримаса злобы.

— Т-ты… с ними…

Он шагнул вперед и занес руку для удара. Перси отступил к ежевике.

— Прочь! — оборванец оскалил гнилые зубы почище иного зверя.

— Да-да, я сейчас уйду…

Теперь их не разделял даже костер. Перси стрельнул глазами в сторону в поисках чего-нибудь, годного для обороны.

— Не… такой… — В голосе бродяги звучало удивление и сомнение. Он пялился на юношу со странным интересом.

— Не такой, чужой… нельзя, нельзя…

Оборванец затряс головой, точно отгонял назойливую муху.

— Все равно, — неожиданно четко произнес он. — С ними! С нечистью! Прочь!

С бешеной прытью бродяга ткнул ветку в пламя и бросился с ней на юношу. Перси не успел увернуться, и горящая головня задела по руке. Едва не взвыв от боли, Перси пнул безумца в грудь. Тот грохнулся на траву, снова вскочил…

— Нейл!

Оборванец застыл, шумно втягивая дым. Перси скосил глаза: в стороне стояла матушка Маллт, бледная как полотно. В руке она держала знакомую корзинку.

Безумец мелко затрясся и сел на землю, закрыв лицо ладонями. Матушка Маллт бросила корзинку и, присев, стала гладить его по голове, точно ребенка. Перси, зажимая обожженную руку, переводил взгляд со странной пары на рассыпавшиеся по траве ягоды шиповника и сверток, из которого выглядывал край лепешки. Голова гудела.

— Нейл, Нейл, что ж ты делаешь, — приговаривала старушка. — Простите его, мистер Перси, он несчастный, скорбный разумом.

Перси промолчал. И в этот момент небеса ударили.

Не далекий рокот прибоя — рев урагана понесся над ущельями, оглушительно врываясь в уши. Вой безумца потонул в нем, как щепка в водовороте. И в этом реве Перси с ужасом вдруг начал различать слова — непонятные, тяжелые, будто каменные глыбы, они, казалось, пронизывали все вокруг. Перси закрыл уши ладонями, но слова били в голове, разрывали виски дикой болью. И невероятно важно стало знать…

— Что он говорит? — закричал Перси. — Что он говорит???!

Голова Нейла билась о землю, по губам пузырилась пена, точно у больной бешенством собаки. Конвульсии сотрясали тело, будто изуродованная душа рвалась на волю. Безумец, хрипя, выплевывал слова, и Перси как-то ухитрялся различать сквозь грохот:

— Подлые твари… губящие плоть мою… рвущие тело мне… вот воля моя… первые идущие… на железном коне… сквозь чрево мое в Калан Гаэав… жизнью и кровью отдадут дань… Сильней проклятие, чем кости горные…

Голос смолк. Нейл осел тряпичной куклой. Перси еще сжимал виски ладонями, борясь с тошнотой.

— Вот беда-то, — прошептала матушка Маллт. — Заново. Беда.

Перси очнулся от кошмара — точно из омута вынырнул. Перед глазами еще стояла белесая пелена тумана, безумец у костра, выплевывавший проклятия вперемешку со слюной. И нечеловеческий голос, что вонзался в мозг, как бурав… Господи, голова сейчас расколется! Потом в кошмаре появлялся Ллевелин, небо качалось, и Перси качался в седле вместе с небом, а Дилан встревоженно всматривался ему в лицо. А еще была боль…

Впрочем, боль никуда не исчезла. Перси, лежа на перине, чувствовал себя так, будто по нему проскакал драгунский полк. Спину ломило, дышалось тяжело, то ли от синяков, то ли от насморка. Не хотелось ни двигаться, ни даже думать. Веселая вышла прогулка…

Перси точно ударили в солнечное сплетение. Он упал с лошади — это сном не было, боль тому порука. А все остальное? Кошмар или явь? Или кошмарная явь?

В дверь постучали, вошла Лакшми с кувшином и тазом для умывания. Она сочувственно посмотрела на Перси:

— Ой, сагиб, перепугались же мы. Привезли вас ночью, лицо расцарапано, одежда в грязи, сами вы точно бредите.

— Кто привез? — спросил Перси. — И который час?

— А лорд Ллевелин и привез. Они в кабинете с сагибом говорили, потом лорд ушел, а лошадь оставил. А времени сейчас за полдень. Мы вас не будили. Ой, сагиб, где ж вы так обожглись?

Перси тупо посмотрел на красный, пузырящийся волдырями ожог на руке пониже локтя. Кошмар стремительно обретал черты реальности.

— Где отец, Лакшми? — спросил он.

— Ты что, с ума сошел? — Сэр Генри отшвырнул газету. — Ты понимаешь, что говоришь? Я должен запретить движение поездов из-за какого-то кретина, которому было знамение?! Твой сумасбродный приятель Ллевелин и то просил о меньшем. Сговорились вы, что ли?

— Он говорил о проклятии?

— Он требовал перенести открытие на неделю. Пытался угрожать крушением. Черт возьми, раджа Имрал давал за мою голову рубин из короны, когда я возводил форты Агнипура, а тут мальчишка, щенок… Но уж от тебя я не ожидал. Et tu, Brute!

— Отец, пойми. Я и вправду слышал…

— Что ты слышал? Чей-то голос, болтающий неизвестно что! Ты даже не знаешь валлийского! Знаешь, Перси, чего мне стоило это строительство? И сколько раз меня пытались напугать сказками? Стоило разбить лагерь, как явилась вздорная старуха с бредовыми байками, потом венки, идиоты-рабочие, боящиеся собственной тени, и, наконец, апофеоз — твой дружок и ты сам! Но вот что я вам всем скажу: я построил дорогу, и завтра через тоннель пройдет поезд! И точка! И даже если бы я хотел что-то отменить — а я не хочу, — то это не в моей власти: лорд Клифтон-Ройс уже прибыл. Он и будет распоряжаться до приезда принца Уэльского.

— Милорд в городе?

— В усадьбе Аргел. Перси, стой! Не смей меня позорить! Стой, я сказал!

У изгороди заржала Фиалка.

Перси мерил шагами просторный холл помещичьего дома. Он ждал уже около часа, но ни разу не присел, несмотря на увещевания секретаря милорда. Надо было собраться, приготовить новые аргументы, такие, которые не смогли бы оставить сановника равнодушным. Но мысли разбегались в стороны, точно бестолковые овцы. Да и что, в сущности, он мог предъявить? Старую легенду? Кленовый венок? Эхо и вопли безумца? Собственные опасения? Перси и сам не знал, правильно ли поступает, но что-то внутри грызло душу, заставляя ругаться с отцом, нестись сюда, нарезать круги по дубовому паркету.