Виктор Слипенчук - Звёздный Спас

Кеша отрицательно покачал головой и попросил посмотреть на перстень. Он мигал, а знак «плюс» в его пространстве не оставлял сомнений: они в будущем.

– Нам, чтобы найти то место, надо переместиться в прошлое, – сказал Кеша.

– Но всё здесь так похоже! – воскликнула Фива и попросила Кешу немножко подождать – она сбегает, удостоверится.

Фиве казалось, что он согласится с нею, что он разделяет её светлую печаль о прошлом, её ностальгию. И вдруг:

– Нет, не надо идти туда.

– Но почему, почему? – опять взволновалась Фива.

И тогда он сказал, что они пойдут вместе.

Перстень мигал с такой силой, будто выбрасывал порции синих брызг.

– Но я не думала о прошлом, – удивилась Фива, полагая, что перстень, как и в обычной материальной жизни, реагирует на её мысли.

– Возможно, твой зрительный образ тропинки из детства трансформировался в намерение переместиться в прошлое? – предположил Кеша, чтобы успокоить Фиву.

На самом деле он понял, что в их желания вмешивается кто-то посторонний – кто? Во всяком случае, таким способом можно вполне «увести» Фиву. Да-да, похитить!

Кеша почувствовал, как запоздалый страх внезапной волной пробежал по спине и пророс сквозь кожу.

– Вообще-то, я не думаю, чтобы перстень мог трансформировать зрительные образы в конкретные намерения или желания, – сказала Фива.

– Почему?

– Потому, Кешенька, что при таком раскладе вполне с ума можно сойти. А такого по определению не может быть – всё гениальное просто.

Кеша не стал распространяться о чьём-то вполне конкретном агрессивном вмешательстве в пространство биополей. Он только сказал, что им надо держаться вместе. В царстве биополей, или, как чаще говорят, в тонком мире, они ещё не овладели искусством перемещения во времени. Им надо быть осторожными, чтобы не потерять друг друга.

– Ты знаешь, Кеша, я сейчас подумала, что для биополя (и нашего, и любого) весь материальный мир фактически не материален, то есть как бы не существует. То есть существует, наподобие миража или сна наяву. В общем, точно так же, как тонкий мир как бы отсутствует для материального мира (мы проходим сквозь него, не соприкасаясь с ним), так же и материальный мы сейчас проницаем, не замечая его.

– Зато субстанции биополей и нашего, и тонкого мира практически идентичны и воспринимаются органами чувств так же, как это происходит в обычном физическом мире одушевлённых и неодушевлённых предметов.

– Наверное, поэтому, находясь здесь, в пространстве биополей, мы вполне конкретны – Иннокентий Инютин, Фива Флоренская. Мы и здесь обычные земные люди.

– Да, конечно, мы земные, но качественное наполнение наших человеческих ликов здесь совсем иное, чем на земле. При определённой вибрации мы можем превращаться в ещё более тонкую материю – внутриатомный эфир, который имеет такую же скорость, как у света, и который проникает всю Вселенную. Новые цивилизации возникают и исчезают не столько трудами человека, сколько местоположением небесных светил, требующих для этого вполне конкретных трудов человеческих.

Теперь Фива не удивлялась, откуда это известно Иннокентию. Её мир раздвинулся, и понимание происходило посредством сознания, объявшего зрение, или зрения, объявшего сознание. Ей самой теперь открывалось такое, чему раньше она не находила слов.

Они условились держаться друг друга. И раз вошли в этот тонкий мир вместе, то надобно и выйти из него вместе.

Он рассказал ей, что именно с этого холма увидел ужасный город и именно здесь познакомился с молодой семьёй и их сынишкой Адамом. Ему даже показалось, что молодая семья – это они с Фивой, только в другом времени. В будущем. Единственное, что смущало, – уж очень гармоничными и красивыми они были. В особенности женщина – воплощение грации и совершенства. Так что в какой-то момент мысль о сходстве с ними показалась ему не более чем комплиментом тщеславию.

– И что же в ней было такое грациозное и гармоничной? – не то чтобы ревниво, но с некоторым весёлым ехидством поинтересовалась Фива и засмеялась, запрокинув голову.

И Кеша вспомнил этот смех и мальчика, который тоже засмеялся и, перестав выуживать досо́чки , воззрился на неё с умилением. А мужчина, следящий за тоннелем, с какой-то невысказанной ласковостью усмехнулся и, махнув рукой, сказал: «Итак».

Мысленно опережая мужчину, словно он был рядом, Кеша сказал с твёрдостью – всегда, буду, хочу. И Фива в сердце своём сейчас же повторила эти слова, и они увидели, что сапфировый перстень перестал мигать.

Спускаясь по тропке, они уже не беспокоились ни о чём, они словно бы вернулись на землю. И хотя их никто не приглашал, решили зайти в ближайший коттедж, из которого доносились музыка и весьма энергичное требование – «горько!».

Когда они приблизились к окнам (тропка обегала строение – вход был с другой стороны), то внезапно почувствовали вибрацию. Горка как бы мелко-мелко задрожала от нарастающего внутреннего напряжения, которое сопровождалось какой-то непонятной замутнённостью воздуха. Солнце скрылось, а в тени деревьев, точно светлячки, стали вспыхивать звёздочки. Коттедж дважды истаивал на глазах, превращаясь в стеклянную витрину кафе «Сталкер», но в последний момент, словно поддерживаемый чьим-то невидимым усилием, опять превращался в огромный дом с просторными окнами.

– Кеша, – пугаясь собственного голоса, прошептала Фива. – Посмотри в окно.

Внутри дома они увидели зал с колоннами и длинным П-образным столом, уставленным шампанским и всякой снедью. Они увидели празднично одетых молодых людей и самих себя. Кеша был в чёрном костюме и белой сорочке, а Фива в фате и подвенечном платье. Свадьбу сотрясало дружное требование, и они плавно, словно в замедленной киносъёмке, поднялись со стульев, и, прежде чем успели запечатлеть поцелуй, холм и всё вокруг стало вибрировать, а в лесок ворвался всепоглощающий железный шум ветра.

Студенческая свадьба была в разгаре. Среди дружков Кеши (шаферов) сидели Богдан Бонифатьевич, Зиновий Родионов (Зоро), а следующие за ним два стула пустовали, очевидно, приберегались для третьего дружка и ещё кого-нибудь. Во всяком случае, рядом с Фивой находились три свадебных подружки – Агриппина Лобзикова, Ксения Баклажкина и Мавра Седнина. Так что логично было бы предположить, что один из стульев предназначается непременно дружку, а уж ещё один, наверное, – другу дружка.

Богдан Бонифатьевич сидел как бы в кресле, откинувшись на спинку и сцепив руки на животике. Ему нравилось находиться на свадьбе. Нравилось, что он шафер, что рядком с ним, включая два пустых стула, сидят аспиранты, а напротив, в модных пронафталиненных костюмах (изрядно «побитых молью») – их знакомые по работе, сотрудники СОИС Наумов и Кимкурякин. Будь они в своих обычных жилетах защитного цвета, восприятие их было бы иным, менее праздничным. А так, в общей картине с молодыми людьми, сидящими с ними в таких же модных чёрных костюмах и чёрных очках (необъяснимое поветрие молодёжи), они воспринимались безобидными мальчишками. Наверное, этому ещё способствовал запах, так сказать, запах «времён Очакова и покоренья Крыма». Вообще всё, что касалось времени, точно древние руины, настраивало Богдана Бонифатьевича на романтический лад и даже пьянило его. Единственное, что не отпускало, так сказать, погрузиться в грёзы наяву, – наличие пустых стульев.