Райво Штулберг - Химеры просыпаются ночью

— Не, слишком оторвано от остальных, они так не делают.

На этот раз сигнал я не пропустил. И что есть мочи рванул к прицепу. Каким же неповоротливым и огромным было мое тело, а вокруг так мало кустов и деревьев. И нога отказывалась передвигаться; уже когда начал вскарабкиваться в дверной проем, втаскивал ее за собой обеими руками. Невыносимо жгло ступню. Стало понятно: третьей перебежке не бывать. Но я из последних сил ввалился внутрь и замер на полу.

Внутри было темно, только тусклое световое пятно вырисовывалось напротив дверного проема, но я скорее кожей, чем слухом, ощутил совсем рядом чужое дыхание. Здесь, без сомнения, кто-то был. Липкий пот прошиб с ног до головы. Это конец. Дыхание было ровным, даже мирным. Я всмотрелся в темные внутренности прицепа, но ничего не увидел. А потом заскочил и Петр.

Предупреждая его об опасности, я сделал страшное лицо и прижал палец к губам. Потом показал пальцем в сторону дыхания. Петр замер и тоже услышал. Кто-то будто спал. Мой спутник осторожно подсветил фонариком.

На дощатом полу действительно лежал человек и мирно сопел, свернувшись калачиком. Грязная одежда, странноватого вида короткоствольный автомат рядом.

— Да он ведь бухой, — догадался Петр.

— А кто это, наемник?

— Ну прям наемник. Те в зюзю не нажираются. То есть, нажираются, конечно, но не отсыпаются вот так. А этот наверняка перебрал да и решил подальше ото всех отдохнуть. Ну и черт с ним. Сейчас дальше двинем.

— Я больше не могу, нога…

— Вот черт, блин. И угораздило тебя с твоей гребаной ногой. Если б не ты, я б давно на Кордоне сидел.

— До утра, может, не проснется?

— Ага, как же. А ну как через минуту оклемается. Шум поднимет, тогда нас точно накроют.

— А что ж делать-то?

— Как хочешь, а я вот так сонного не могу… Делай сам.

Что я должен был делать сам , не требовало объяснений.

— Только без шума, заорет — я ноги делаю, а ты уж сам как хочешь. Твой косяк.

Спящий лежал на боку, но укрылся с головой каким-то тряпьем, так что оприходовать нужно было четко и сразу. Я понял, что не имею абсолютно никакого желания делать это, и напрасно настраивал себя на то состояние, которое ощутил утром, при виде спящего Танкиста. К тому же, рядом был Петр, а перед ним выкушивать язык не станешь… Удовольствия мало, предстояла просто работа.

— Тогда ноги ему держи, — шепнул я Петру.

Тот кивнул и отвернулся.

Человек сопел.

— Да давай же…

Я вытащил нож и перехватил поудобнее. Просунул левую руку под голову спящему, сильно сдавил ему рот и потянул на себя, правой рукой быстро откинул одежду и, врезав лезвие в шею, изо всех сил провел от уха до уха. Попал как раз в артерию, кровь теплой тугой струей приятно обдала руки. Человек захрипел, задергался, явно не понимая, что его режут; но сзади крепко налег Петр. Я вдруг почувствовал сладостное остервенение, держа трепещущее умирающее тело.

— Все, все, тише, тише… сейчас все закончится…

Человек продолжал биться в наших руках, я с размаху воткнул нож ему в голову. Хрустнуло, по руке пробежало ощущение: лезвие трется о кость. Еще удар. Еще. Ломается череп, я его ломаю. А под костью — мякоть мозга. Студенистая и податливая. Я не удержался и, поддаваясь странному приливу нежности, нагнулся и поцеловал убитого в затылок.

— Вот черт, падла, как от поросенка, накровавил, — пропыхтел я, чтобы скрыть от Петра неожиданный даже для меня поступок.

Когда человек затих, мы откинулись на пол и долго переводили дыхание.

— Но долго высиживать все равно не будем, — наконец, произнес Петр, — его могут хватиться.

Я ничего не ответил, вслед за возбуждением наступило полное успокоение, даже отрешенность. Вот, я убил только что человека, а ничего за это не будет. Ни ментов, ни уголовного дела, ни обысков. И даже скрывать тело не нужно.

— Ну что ж, бери, — кивнул Петр на автомат, — твой трофей. Хеклер. Неплохо так.

— Да я и автомата в руках не держал никогда…

— Не сложнее пистолета, только крепче держи. Ничего, потом сам научишься, если жить захочешь.

Хеклер оказался легче, чем я ожидал. В подсумке у трупа обнаружилась и початая коробка с патронами.

— Ничего, можно воевать и дальше, — пошутил я.

— Вот как раз сегодня воевать как-то не дюже охота.

— Что да, то да, — согласился я, — а что там дальше, впереди?

— Там… там вообще-то «железка» заброшенная. И стройка какая-то, хрен знает, чего строили. Так вот на стройке еще могут снайперы засесть, а самый гадюшник бандюковский — это попозже, когда у самих вагонов.

— Неужели никак еще обойти нельзя?

— Можно. Но не с моим детектором — раз, с монстрами в одной постели ночевать не хочу — два.

Мы посидели еще немного, нога не то, чтобы успокоилась, но, по крайней мере, чувствовалось, что она у меня есть, и стало возможно ей шевелить. Петр осторожно выглянул наружу:

— Никого пока, тихо. Двинули…

Мы ползком вылезли из прицепа и поползли вдоль кустов. Впереди, должно быть, маячила та самая, упомянутая Петром, стройка. Но нарушать тишину, чтобы переспросить, я не решался.

— Первых проползли, — шепнул Петр, — теперь смотри в оба, не известно, где эти тараканы засели.

Перебежками мы достигли сначала штабеля из бетонных плит, потом спрятались за бетономешалкой, а затем юркнули в щель между недостроенной стеной и приваленными к ней еще плитами. Отсюда ветер ясно донес запах костра и приглушенные голоса. Петр сделал мне знак оставаться на месте, а сам по-пластунски исчез в сумерках. Я остался один. Сначала просто отдыхал и гладил больную ногу, затем отсутствие Петра стало беспокоить; когда же, по моим расчетам, прошло не меньше часа, стало понятно, что этот урод меня кинул. Его не могли ни захватить, ни убить: особенного движения вокруг не наблюдалось, не слышно было и выстрелов. Несколько раз впереди что-то довольно сильно треснуло, но никак не выстрелы. Лаяли издали собаки. А я все сидел, накрытый плитами и зажатый стеной. Потом совсем стемнело. Я подумал, что здесь меня совершенно точно никто не обнаружит, но вспомнил лай: а вдруг у них собаки? Однажды, из вагона электрички, я видел, как прямо на путях рассадили заключенных (должно быть, этап). Конвой редким кольцом окружил серых людей с опущенными головами, а со своих мест из рук солдат рвали ошейники громадные, мускулистые овчарки, больше похожие по комплекции на молодых телят, нежели на собак. Помнится, еще тогда я дал себе слово, что никогда и ни за что не попаду на место тех, окруженных конвоем. А теперь вот представилось, как одна из этих зубастых тварей налетает на меня, опрокидывает на землю, клыками вцепляется в лицо, стараясь достать горло…

Ночь надвинулась всей своей опасной громадой, окружила со всех сторон, заставила ощутить собственное ничтожество. Каждый звук, каждый шорох таил в себе смертельную угрозу. Вот как-то уж слишком сильно зашелестели листья — уж не крадется ли кто? Послышалось шарканье о камни — патруль? А вот и вовсе непонятный звук — то ли клокотание, то ли шипение…