Райво Штулберг - Химеры просыпаются ночью

— Приболел корешок, пусть полежит.

Меченый вскидывает на плечо винтовку и уходит со своей собакой в сторону заходящего солнца.

Детский сад. Лето. Солнечно. Играют дети, тихие воспитательницы беседуют на лавочках. Июль. Тут со всех сторон набегают снорки, летят во все стороны ошметки детских тел, кровавые обрывки мяса свисают с веток, зеленых кустов, разноцветных деревянных домиков, игровых сооружений. Крики, звериное рычание, хруст и чавканье.

И снова — лица; бесформенные, расплывчатые, угрюмые, безмолвные, серые лица. Качаются, плывут, больше похожие на маски.

Потом на какое-то время пришел в себя. Было уже темно, совсем ночь. Или глубокий вечер. Ломило кости, хотелось пить. Я облизал растрескавшиеся губы, но не смог даже пошевелиться. Тихо потрескивало в бочке. Рядом лежали какие-то бугры. Я снова провалился в черный сон, теперь уже без сновидений.

Утро. Едва-едва брезжит свет. Дикий холод, а я весь в противном липком поту. Кое-как пошевелился и сразу ощутил приступ тошноты. Меня вырвало каким-то темным киселем, но после этого стало легче, и я нашел силы, чтобы натянуть почти высохшую одежду. Подумал, что надо было надевать ее раньше, пока из бочки не выветрилось тепло, а теперь все было холодным и влажным.

С час пролежал без движения и без мыслей. От каждого шевеления головой в затылке просыпалась дикая боль. Кости стало ломить еще сильнее, казалось, что они сделаны из стекла: неосторожное движение — и рука или нога переломится. А больная нога, охваченная огнем, распухла так, что я даже испугался, увидев ее в первый раз за это утро. Когда стал думать о ноге, она разболелась еще сильнее. Прикинул, что надо бы порыться в аптечке: наверняка там должно быть обезболивающее. Или водкой оглушить себя. Но долго лежал, будучи не в силах пошевелиться.

Потом все же кое-как приподнялся. Сразу накатила слабость, задрожали конечности, голову заломило, все поплыло.

— Ну кто тут еще… — недовольно пробормотал один из бугров, что-то еще буркнул и успокоился, захрапел.

Я протянул руку к мешку, все на месте, ничего не увели, пока я спал. Едва сообразил, что анальгин — это и есть обезболивающее. Закинул в рот сразу всю упаковку. Таблетки превратились в мокрую кашу, но это было совершенно не важно: главное, чтобы помогали. Потом откупорил бутылку водки. Из горл а глотать сивушную жидкость было противно, но необходимо. Пришлось заталкивать силой. А вот открывать тушенку уже не хватило сил. Сорвал пучок травы и зажевал, занюхал сырым осенним запахом земли.

Не сказать, чтоб после всего этого сильно полегчало, но, по крайней мере, отступила тревога за будущее.

«Ничего, ничего, я еще побарахтаюсь. Вот только бы выздороветь сначала, а уж потом — побарахтаюсь».

Липа прошел по шаткой дощатой конструкции, заменявшей в этом месте мост, деловито раздвинул камыши и, удостоверившись, что сегодня капканы вновь пусты, последовал дальше. Нужно было обойти еще пять точек, а до вечера оставалось совсем немного. Ну хоть бы одна тварюга попалась, таксидермисты в прошлый раз посулили неплохой барыш за пси-собаку, только вот где ж ее сыскать. Хорошо им, в своих разделочных застенках в тишине, тепле, рядом со спиртом повелевать:

— Принеси мне то, добудь мне это…

А ну как самих в начале апреля зашвырнуть в эти сами болота — да и заставить охотиться за тварями.

Липа, впрочем, на себя мысленно не раз примерив шкуру таксидермиста, убеждался: не хватит его надолго ни рядом со спиртом, ни в тепле и сухости гнить. Засох бы от такой жизни. Или спился — что скорее всего.

— Никакой романтики у вас, — говорил он Семакину, в очередной раз принося добытую тушку собаки или тушкана, — то ли дело у нас, у добытчиков: постоянно на воздухе, прогулки, охота…

— Кому что, кому что, — усмехался Семакин в смоляную бороду, отсчитывая гривны.

Романтика — не романтика, а все же не хотелось Липе круглые сутки торчать в душной темноте, сдирая и вымачивая шкуры. Наверное, так и на войне: кто-то призван командовать и ублажать свое самолюбие за штабными картами, а кто-то жить не может без адреналина, выстрелов… И плевать, что убить могут.

В тайне, конечно, хотелось более спокойной и размеренной жизни. Но для этого надо было сначала обзавестись каким-никаким капиталом, а к накопительству у Липы не имелось никаких талантов. Обходился, например, как правило, старой двустволкой, к которой, правда, прикипел всем сердцем и щекой, даже шутил, что стволы у нее заговоренные. Кто-то верил. Даже сам Липа порой удивлялся собственной меткости и, несмотря на то, что слух о заговоре пустил именно он, начинал сомневаться: а слух ли это?.. Как бы там ни было, но ружье свое не променял бы, кажется, и на АК. Впрочем, автомат у него уже был, ходил с ним на свару иногда.

А на пси-собаке можно было неплохо срубить, и примерно Липа знал, где можно ее повстречать. На прошлой неделе он ходил на разведку, слышал лай, но ближе подойти побоялся: от «пситины» можно было ожидать каких угодно фокусов. Требовалось как следует подготовиться. Он решил, что, если сегодня капканы по-прежнему будут пусты, то прямо с вечера начнет собираться в поход на пси-мутанта.

И вот, кажется, сама судьба указывала: пора, пора, Константин, начинать работать по-крупному, не все тебе по тушканам промышлять.

Очередной капкан оказался также пуст, оставалось проверить четыре. Чтобы не вляпаться в радиоактивное пятно, пришлось совершить немалый крюк метров в триста, зато с этой стороны можно было безбоязненно заходить, все аномалии оставались далеко сбоку. По крайней мере, до следующего Выброса.

«Мокроступы» — широкие лыжи, сплетенные из гибких ветвей, — чавкали в синей ледяной воде, ломали тонкую наледь; длинной слегой Липа безошибочно нащупывал дорогу. Никакому сталкеру в здравом уме не придет в голову бродить здесь, а потому зверье чувствовало себя в этих местах царями природы. Разве что на каком-нибудь островке такой же охотник разведет привальный костерок. Тогда можно подойти, потолковать о житье-бытье. Впрочем, ружье с плеча сначала снять тоже не помешает: встреча с человеком на болотах может оказаться куда опаснее, чем со зверем, даже мутантом.

На восточном крае болот, по слухам, Ренегаты будто бы окопались. То ли бандиты, то ли до того офигевшие отморозки, что даже бандюки их к себе не пускают. Словом, ничего хорошего от них не жди. Но на сами болота они вряд ли захаживали: а чем тут поживиться можно? Редкий сталкер повстречается за неделю, а то и вовсе не встретится. А с мутантов хабара не взять. Артефактов тут особенных Зона также не рождала. В общем, место не сильно хлебное. Зато утонуть в голубой топи или послужить обедом кабану — это запросто.