Наталия Сова - Королевская книга

Я прошлась по подвальчику, ощупывая одежки и поглаживая хоботы сандаловых слонов. Когда покупательница удалилась со всеми бусами и платками, Миша немедленно переключился на меня. К его чести, узнав о моей неплатежеспособности, он не утратил радости от встречи и, порывшись в кошельке, дал мне двести рублей.

— Слушай, что я тебе покажу, — сказал он. (Это было в стиле Миши: «слушай, что покажу», «смотри, какая музыка».) Откуда-то из-под прилавка он вынул бронзовый диск диаметром сантиметров пятнадцать. На нем было нечетко оттиснуто нечто среднее между календарем древних майя и картой звездного неба древних же египтян, с краешку пробита дырочка, в которую вдет был витой шнурок.

— Уникальная вещь, — начал Миша, как обычно придумывая на ходу. — Защищает зону солнечного сплетения. Подобными дисками охраняли себя от неблагоприятных энергетических воздействий египетские жрецы…

— Мишенька, милый, — сказала я, — я ничего не покупаю.

— Это вообще не продается, — заявил Миша. — Дарю.

— Не надо. Это не мой стиль.

— Надо-надо. — Миша сунул диск мне в руку. — Бери-бери.

— Да зачем, Миша?

— Для защиты, Ирочка. У тебя лицо камикадзе.

И Миша снова уселся за прилавок с блаженным чеширским видом.

— А… — я хотела что-то спросить, но в подвальчик впорхнула стайка студенток-младшекурсниц, и Миша промурлыкал им навстречу: «Что-то подсказать?»

С диском в руке я поднялась по желто-бирюзовым ступенькам на улицу. Хмыкнула, убрала его в сумку. Камикадзе, значит. Ритуальное саке выпито, вражеский крейсер еще не показался вдали, кругом море и небо. Никаких сомнений, точное знание, что делать дальше, и вдохновение, особого рода вдохновение, как же иначе. Ну тогда, Мишенька, я действительно камикадзе.

Еще думала я о том, что в попытках затаиться перестаралась настолько, что перестала принимать участие в собственной жизни, сделав ее предсказуемой, как путь кольцевого трамвая. Неторопливое течение убаюкало меня, укачало, уверило в том, что все совершенно нормально и так будет продолжаться вечно — никаких событий, приводящих к ситуациям выбора, принятия решений и ответственности. Я привыкла, что жизнь сама собой живется и управлять ею невозможно, да и ни к чему.

Но неожиданно кольцевой трамвай сходит с рельс и устремляется вдаль со все возрастающей скоростью. Судьба моя без всякого предупреждения начинает полностью зависеть от меня, равно как судьба энного количества людей. И на смену панике приходит ощущение огромных возможностей.

Мимо палисадников и гаражей я дошла до огромной подворотни в «китайской стене» и, миновав ее, очутилась в Юбилейном. Обсаженный сиренью дом Иванниковых, трогательно одинокий среди высоток, калитка, лестница, пахнущая кошками…

Мне открыл Олан, невозмутимый, с перебинтованной головой и дымящейся «беломориной» в пальцах. Молча посторонился, пропуская меня внутрь. Варвара сидела в уголке гостиной за компьютером, обложенная немецкими словарями и кипами бумаги.

— Представляешь, — сказала она, не оборачиваясь, — у нас потолок обвалился ночью. Прямо на Олана.

Я посмотрела туда, где на потолке виднелась дранка, и сочувственно спросила:

— Больно?

Он промолчал, глядя на меня без всякого выражения.

— А где все?

— Кто где, — пробормотала Варвара, не выныривая из своих синтаксических водоворотов.

Даже когда я объявила, что уволилась с работы, буду некоторое время жить здесь и безвылазно сидеть в квартире, дописывая книгу, она только проронила тихое: «Угу, угу…»

— А поесть чего-нибудь не найдется? — вконец обнаглела я.

— Если только сама приготовишь. Есть картошка… кажется.

— Отлично!

— Только готовь, пожалуйста, на всех.

— А сколько нас всех?

— Человек шесть-семь, где-то так…

Горя голодным энтузиазмом, я нашла на кухне черный полиэтиленовый пакет с картошкой, расстелила на полу газету и уселась на табуретку с ножом и картофелиной. Минут пять спустя ко мне молча присоединился Олан. Присев на корточки, он ловко выхватывал картофелины из пакета и быстро-быстро поворачивал их в пальцах, едва касаясь неподвижным маленьким лезвием. Кожура вилась длинными тонкими спиралями. В белой повязке на лбу Олан походил на ниндзя.

На всем протяжении готовки он не проронил ни слова и, только когда картошка уже скворчала на трех сковородках, сказал негромко:

— Тебе тут трудно будет.

— Почему?

— Шумно, много разговоров. Книга как губка — надо писать в тихом месте, чтобы в нее не впитывались чужие слова.

Я помолчала, обдумывая сказанное. Честно говоря, не ожидала от Олана таких речей. От Нурлана — другое дело.

— Кстати, а где Нурлан? Гуляет?

— Уехал.

— Что, совсем уехал?

— Совсем.

Олан помешал картошку ножом, посолил, сказал «скоро будет готово» и скрылся за дверью.

Утолив голод, я уселась, как давеча, в кресло, полная решимости творить, даже если потолок будет продолжать обваливаться. Некоторое время посидела с закрытыми глазами, намечая новые связи между персонажами и обдумывая наиболее благоприятный исход событий. За этим благородным занятием застала меня Дарья, пришедшая со службы. Вскоре с полными пакетами продуктов ввалились Великан Крысобой и Ярослав-Богдан. Кроме всего прочего, с ними пришла девушка, принесшая кассету с фильмом Ким Ки Дука. Предлагалось наслаждаться кинематографическим шедевром под принесенное Крысобоем пиво. Утонченная Варвара выразила решительное несогласие, требуя по крайней мере китайского сливового вина. Пиво лучше оставить на просмотр «Ночного дозора», заявляла она, вызывая хохот Ярослава-Богдана и тихое недоумение Крысобоя. Завязался ожесточенный эстетико-гастрономический спор. Варвара предлагала срочно отправить Крысобоя за упомянутым вином, Ярослав-Богдан возражал, что такое вино можно купить только в центре и Крысобой никак не обернется раньше шести. Варвару это не останавливало — все равно еще не все собрались. С кухни подавала звонкие реплики Дарья, уже поставившая варить креветки.

— Есть в этом доме спокойное место? — вопросила я и немедленно препровождена была в комнату Ярослава-Богдана, где не было никакой мебели, кроме стеллажей до потолка и матраса на полу.

Уединение мое нарушено было только однажды — когда Дарья принесла тарелку салата, креветок и маленький стаканчик вина. Из гостиной то и дело долетали обрывки разговоров и взрывы хохота, потом свет погас и потекли медленные, приглушенные звуки фильма.

Я сражалась с текстом. Казалось, что начинаю я его даже не с нуля, а с какой-то отрицательной величины, что история не дает себя рассказывать, сопротивляясь замыслу, в котором изначально содержится зерно благополучного исхода. Но вскоре я уверилась, что сама по себе история тут ни при чем и я преодолеваю не сопротивление материала, а чью-то чужую волю, противостоящую моей. Фразы получались на редкость примитивными, вроде «мама мыла раму», но в этом была и особая сила — свободные от красот языка, они приобретали характер магических заклинаний, которые никому не отменить.