Константин Костин - Белое на белом

Дверь в комнату открылась бесшумно. Появившийся подобно призраку Цайт вплыл в комнату, прикрыл дверь и подмигнул друзьям.

— Ну? — не выдержал Вольф.

В отличие от своих друзей Цайт вообще не задумывался о том, что их ждет в будущем. Будет день — будет план. Легкомысленный юноша не любил и не умел долго переживать плохое, в особенности то, которое так и не произошло. Не выгнали же?

Завтра они станут офицерами, завтра будет общий праздник с посвящением, но сегодня четверке захотелось отметить свой собственный маленький грустный праздник.

Последний день курсантами.

Этот день был особенным и отметить его хотелось не пивом и не обычным шнапсом. Цайт, который успел помириться с охранниками на входе — тем более запрет на выход с них успели снять — вызвался сходить в город и принести что-то необыкновенное.

Получилось или нет?

— Ну? — поднял бровь Ксавье, которому тоже было интересно.

Цайт бесшумно прошел к столу, молча взмахнул руками и сделал пасс, подобно фокуснику.

— Цайт, не молчи, — произнес Йохан, — а то я начинаю думать, что ты принес выпивку во рту.

Ксавье фыркнул, Вольф поперхнулся, Цайт не выдержал и рассмеялся:

— Только сегодня, друзья, и только для вас, — торжественно произнес он, — Напиток самих богов!

Из-за пазухи мундира на стол выстроились четыре небольшие стеклянные бутылочки с красно-коричневой жидкостью.

— И что это за продукт химии? — скептически взглянул на принесенное Ксавье.

Формой сосуды действительно подозрительно напоминали лабораторные колбы доктора Лепса.

— Это, друзья, — Цайт был доволен собой до крайности, — продукт химии и ботаники, соединение науки и народных традиций. Это… — он сделал паузу, — Штарк.

Даже Вольф, при всей своей провинциальности, слышал об этом напитке. Крепчайший ром, изготавливаемый в колонии Шнееланда из патоки сахарного тростника, доля спирта в нем доходила почти до ста процентов — а по ощущениям тех, кто его пробовал, даже превышала их — ром привозили в страну и настаивали на девяноста девяти травах, точный состав которых знал только производитель, Гуго Штарк из Айнца. Редкий и очень дорогой напиток.

— Ты уверен, что он настоящий? — скептически поинтересовался Ксавье, — Штарк часто подделывают.

— Поверь МНЕ, — приложил руку к сердцу Цайт, — этот штарк — самый настоящий, никакая не подделка. Уж в чем в чем, а в ЭТОМ я разбираюсь.

Он достал из кармана бумажный пакет, из которого извлек четыре плоские серебряные плошки.

— Настоящий штарк, — наставительно заявил он, — полагается пить только из таких сосудов. Серебро — сотый компонент напитка.

— Откуда ты все это знаешь?

— Откуда у тебя деньги? — поинтересовался Ксавье, — Тех, что мы сложили, не хватило бы даже на одну бутылку.

— Хорошие знакомые… — лицо юноши неожиданно дернулось, как будто его свела судорога — Знакомые родителей… Давайте пить.

Огонек свечи отражался в напитке, казалось, что по плошкам разлит жидкий огонь.

— Мы пьем, — Ксавье поднял свой сосуд и обвел взглядом товарищей, — за то, чтобы наши последние ошибки остались на самом деле последними.

Он невольно дотронулся до еле-еле зажившей раны на лице. Теперь он стал гордым обладателем шрама, подобного тому, которые часто украшают лица грюнвальдских студентов, для которых это является знаком доблести и частого участия в дуэлях. Для Ксавье же шрам остался вечным напоминанием о допущенном промахе.

Юноши выдохнули и медленно выцедили штарк. Нет, он не казался жидким огнем, он им был. Обжигающая жидкость прожгла пищевод и вспыхнула в желудке, медленно утихая сытым драконом.

Цайт заметил, что Ксавье по своему обыкновению, не стал пить, а только смочил губы в напитке.

— Ксавье, — крепкий ром слегка затуманил голову, иначе он никогда не стал бы спрашивать, — почему ты ни разу не выпил с нами?

— Потому, — Ксавье поставил сосуд на стол, — потому что я никогда не пью спиртное.

Другой бы промолчал, но язык Цайта оказался быстрее головы:

— Почему?

Вопрос был не к месте, все они здесь находились в том числе и потому, что хотели оставить свое прошлое за плечами.

Ксавье посмотрел на своих друзей и подумал о том, что они все-таки друзья.

— Я никогда не пью, потому, что не хочу стать таким, как мой отец.

Ребята промолчали, даже Цайт все-таки сумел удержать свой язык. Но Ксавье решил рассказать о себе.

Все-таки это были друзья. А какие тайны от друзей?

Он сел и посмотрел в глубину плошки со штарком, как будто рассматривал в нем события прошлого.

— Мой отец… Он был моим отцом, а значит для меня — самым лучшим, самым сильным, самым умным. А еще он был веселым. Я был совсем мальчишкой и не понимал, что веселым он бывает тогда, когда выпьет. Он любил вино, и пиво, и шнапс, и любые напитки. Но чем старше я становился, тем меньше веселья было в отцовской выпивке. Он стал злым и агрессивным, уже постоянно был пьяным, начиная день с вина и заканчивая его лежащим на полу…

Перед глазами Ксавье стояло то, чего он не рассказал друзьям: дикий рев пьяного отца, разносящийся под сводами зала, отца же, лежащего в одном из коридоров дворца в луже собственной блевотины и отмахивающегося от слуг.

— …в конце концов, ему начали мерещиться призраки, упыри, вампиры и он истошно кричал, требуя, чтобы их увидели и другие. А то и хватал ружье и начинал стрелять по невидимым тварям, тянущим к нему свои призрачные лапы…

Друзья молчали.

— …однажды, — продолжал Ксавье, — он принял за вампира меня. Две пули пролетели мимо моей головы. Хотя отец и был отличным стрелком, но это было до того, как его душу сожрала выпивка. Мне было десять лет. После этого я ушел из дома к вервольфам.

— К… кому? — после паузы тихо произнес Цайт.

— Драккенские вервольфы. Пограничные егеря Драккена. Наша тайная стража.

В руке Ксавье возник нож, который он воткнул в столешницу.

— Через два года я убил своего первого «крестника». Еще через два года отец умер, и моя юность кончилась окончательно.

Он продолжал смотреть на плошку штарка, на колеблющееся в ней пламя свечи.

— Три месяца назад меня узнали. Меня выследили и попытались убить. Моя семья… Меня защитили бы, но я предпочел бежать. Вервольфы… Их не то, чтобы не любят, но… Их не любят. И мою семью могли посчитать в какой-то мере опозоренной. Опозоренной тем, что сын моего отца и брат моих братьев подался в оборотни. Я написал письмо в Черную сотню Шнееланда и меня пригласили сюда.

Ксавье поднял сосуд на уровень глаз и слегка покачал его:

— Я поклялся никогда не пить ничего крепче воды. Потому что не хотел стать похожим на отца. Доктора, которые лечили его, сказали, что это болезнь и достаточно одного бокала, чтобы и я стал таким же. Я не хочу.