Владимир Аренев - Душница

Потом явился менеджер, отозвал Настю в сторону и сообщил, что время вышло.

Начали собираться, Сашка крикнул, чтобы его подождали, и побежал в туалет. Выстоял длинную очередь, а когда вернулся, оказалось, что в комнате полно чужих. Во главе стола устроилась щербатая девчонка лет пяти и, нахлобучив корону из фольги, принимала подарки.

Сашкиной куртки на вешалке не было. Шара тоже.

Он попытался спросить, куда… на него шикнули, дородная мамаша, руководившая действом, ухватила за руку и вывела в коридор:

— Чего тебе, мальчик?

Сашка объяснил. Уже зная, каким будет ответ.

— Тебе надо к менеджеру или к кому-то из обслуги. Когда мы пришли, в комнате никого не было. И никаких вещей. Пойдём, я отведу тебя.

Они стали протискиваться сквозь толпу, набежавшие на обед из соседних офисов тётки предпенсионного возраста ворчали, неохотно расступаясь. Сашка шагал, понимая, что всё без толку. Какая обслуга и чем поможет, ерунда же.

И тут прибежал Курдин. Глядя куда-то вбок, он сообщил, что их просили освободить комнату, ну, они и… а Сашкины куртка и шар, конечно, в целости и сохранности, вот… держи… извини, если что… ладно?..

Дожидаясь, пока Сашка оденется, он переминался с ноги на ногу и аккуратно, на вытянутых, держал дедов шар. Сашка неспеша застегнулся, принял цепочку.

— И это… — сказал Курдин, с облегчением сунув руки в карманы, — спасибо тебе за Настю. Ну, что тогда вмешался.

— Всегда пожалуйста, — ответил Сашка. — Нет проблем. Обращайся, если что.

Через неделю Настя сказала, что шарик брата родители решили отдать в душницу. Сашка молча кивнул. Не знал, какого ответа она ждёт. Может, для неё это горе. А может, она только думает, что это горе.

Он слишком хорошо помнил, как тогда, в комнате, обнаружив, что дедов шар пропал, на несколько мгновений почувствовал облегчение. Постыдное. Недостойное. Но всё же облегчение.

Дедовы стихи были неизящные, с рваным ритом и сложной рифмой; иногда они напоминали Сашке биение сердца, иногда — грохот автоматных очередей. Он с детства привык к другим; дедовы не ценил, да и слышал редко. Дед не любил их декламировать и остальным запрещал.

Дедовы стихи требовали от вас работы. Поначалу он с трудом продирался сквозь строчки. Решил идти по хронологии, начал с ранних. Когда читал шару вслух, казалось, будто слышит нотки неодобрения в его молчании. Ерунда же — а вот…

После поэмы «Горное эхо» что-то переменилось. Как будто сдвинули рычажок переключателя и прежде тёмную комнату залило светом. Появился другой дед: который, наверное, был всегда, но о существовании которого Сашка не подозревал. Дерзкий, молодой, отчаянный. Слишком взрослый и слишком чужой, чтобы его можно было до конца понять.

Прошло дней восемь с тех пор, как праздновали день рождения Настиного брата, но Сашка уже прочёл всё изданное и пошёл по второму кругу. Это было похоже на бредовый сон: чем больше понимаешь, тем больше остаётся непонятого.

Сашка знал о деде всё, что знали все. Но — не самого деда.

— …превращаешься в ботана, — прошептал Лебедь. — Ты, Турухтун, скоро вообще скукожишься и усохнешь. Будешь отакой, — он показал скрюченный палец и скосил к носу глаза.

— Тише, дай послушать.

— Вот я ж о чём.

Дело было на религиеведении. Людмила Игнатьевна Федчик предмет знала, и знала великолепно. Досконально, до мельчайших подробностей и нюансов; бле-стя-ще! Поэтому, если вы не были ну хотя бы доктором наук, уроки Попадьи становились для вас пыткой. Самые выносливые в первые пять минут честно пытались уследить за ходом её мыслей. Большинство сдавалось сразу.

Никто не знал, зачем Попадья устроилась в школу. Как подозревал Сашка, Федчик просто выгнали из университета, чтоб другим не приходилось комплексовать на фоне её эрудиции. Сам он на религиеведении обычно что-нибудь украдкой читал или готовил домашку на завтра. Или, делая вид, что слушает, думал о разном.

Сегодня он мысленно оттачивал некую очень простую фразу. Но не собирался этого объяснять циничному Лебедю.

— Вопрос о том, что же происходит с душой после смерти, конечно, — токовала Федчик, — всегда тревожил людей. Христианство, как и другие религии, искало на него ответ. Однако уже в тексте Евангелий содержалось противоречие, которое потом выросло до масштабов серьёзнейшей проблемы и вызывало немало дискуссий. Как вы помните, Искупитель, возвещая своё второе пришествие, в то же время говорит умирающему Лазарю, что тот нынче же будет у престола Господня, а вот богач, который отказал в милосердии, попадёт в геенну огненную…

Федчик замолчала и вопросительно оглядела класс: помнят ли? Тимофеева отчаянно закивала ей с первой парты: а как же! помним!

Если Попадья решала вдруг, что потеряла «связь с классом», — начинала задавать вопросы по теме.

— Для ранних христиан в этом не было ничего парадоксального: они жили в ожидании того, что скоро состоится второе пришествие. Противоречие обозначилось и стало критичным уже в средние века. Выходило так, что в конце времён состоится Страшный суд, на котором будут рассмотрены и оценены злые и добрые поступки каждого человека. Эти представления — так назваемся большая эсхатология, — вступали, однако, в противоречие с малой эсхатологией.

Она поправила очки на широком, вечно блестящем носу, убедилась, что все успевают записывать. Сашка давно уже научился неинтересные предметы конспектировать бездумно, вот как сейчас.

«Главное, — размышлял он, — с чего начать… И спрашивать ли сразу… или… А вдруг она уже смотрела?.. или кто-то успел пригласить?..»

— Малая эсхатология утверждала, что каждого индивидуума тотчас после смерти судят и, соответственно, принимают решение, отправлять ли душу в ад, в рай или в чистилище, концепция которого, кстати, возникла значительно позже, этак в конце двенадцатого века. Сознание средневекового человека без особых сложностей воспринимало данный парадокс, согласно которому Страшный суд происходил одновременно: и в конце времён, и в конце жизни каждого индивидуума. Но всё-таки противоречие требовало разрешения. Для более сложных культур… хм-хм… для более сложных культур характерна б о льшая целостность картины мира. Парадокс был разрешён благодаря феномену уловления душ, каковой известен ещё из раннеантичных источников. Отношение к уловлению душ не всегда было столь однозначным, как сейчас. В раннем средневековье отцы церкви всерьез обсуждали, не влияет ли на судьбу души то, что её, душу, на какое-то время помещают в мех и прячут в душнице. На Семнадцатом Ферраро-Флорентийском вселенском соборе была принята constitutio apostolica , согласно которой душу не просто нужно — её необходимо помещать в мех. Благодаря этому душа избавляется от возможных мучений в аду: она получает шанс раскаяться и, возможно, искупить грехи… По сути, речь шла о создании аналога индивидуального Чистилища…