Владимир Аренев - Душница

Он ещё толком не пришёл в себя, когда к их столу протолкался Грищук и, задыхаясь, нелепо размахивая руками, принялся что-то объяснять. Взгляд у Грищука был дикий и потешный, очки съехали на бок, а галстук почти развязался.

— Чего? — переспросил Сашка. — По-человечески скажи, а?

Грищук взял со стола компот и махом опрокинул в себя. Вытерев заляпанный подбородок, отчётливо, по-человечески сказал:

— Антип приходил. Я в классе один сидел, ну, ещё Жирнова, но она не в счёт. А больше никого. Ну и вот. Антипов зашёл такой, ухмыльнулся и сразу к твоей парте. Я ему говорю: «Не трогай», — а он… — Грищук безнадёжно махнул рукой и покосился на Настин стакан компота. — А Жирновой он пригрозил, что если наябедничает, они с Рукопятом её из-под земли достанут.

Сашка похолодел. Портфель у него был уже не новый, но крепкий, ещё год-другой носить. А на новый сейчас денег точно нет. Но главное не это; если Антип что-то сделал с конспектами — пиши пропало. Ну ладно, химию у того же Грищука можно скатать, и биологию… а физику Грищук конспектирует плохо, он, гад, её и так понимает. И в любом случае это ж не один вечер придётся угрохать, чтобы всё переписать.

И ещё в портфеле была тетрадка с записями по дедовому проекту. Это ни у какого Грищука не спишешь.

— Куда он пошёл?

— Сказал, на дворе будут тебя ждать. Сказал: «Хочет забрать — пусть приходит». — Грищук снова вздохнул: — Ты бы не ходил, Турухтун, а? Позовём директора или классную, пусть с ними разбираются. Там все: и Рукопят, и Колпак, и тот… ну, худой такой.

В общем, наверное, в другой раз Сашка так бы и поступил. Но не при Насте же.

— Разберёмся, — сказал он и встал из-за стола. Надеясь, что похож сейчас на Дика Андреолли; догадываясь, что очень вряд ли.

— Я с тобой, — заявила Настя. — Пошли.

Во дворе было тихо и пусто, как в финальной сцене «Серебряных сёдел» — в той, где дуэль. Младшаки сбились в стайки на лавочках вдоль окон и, прижавшись носами к стеклу, изнутри наблюдали за происходящим.

Рукопят и кодла ждали под забором, в развилке старой липы. Циркуль оседлал нижнюю ветку и раскачивался вверх-вниз, она глухо и покорно скрипела под ним. Рядом, скалясь, что-то обсуждали Колпак и Антипов. Рукопят упёрся лопатками в забор и, сложив руки на груди, наблюдал, как Сашка с Настей идут к нему. Портфель стоял у его ног на куче подгнивших листьев, вдоль забора этих куч было полно, по выходным их жгли.

Сашка встал перед Ручепятовым и заставил себя вспомнить тот день, когда вся эта кодла драпала — только пятки сверкали. «Мальчишки, — напомнил он себе, — просто мальчишки».

Но сейчас это были жестокие, обозлённые мальчишки, хотевшие отыграться за свой позор.

— О, и коза здесь, — ухмыльнулся Рукопят. — Душевно как, а. — Он повернулся к Сашке: — Ну чё, малёк, дала хоть?

— Верни портфель, — сказал Сашка.

Он только сейчас сообразил, что вышел на улицу без куртки. Было очень холодно, и ему приходилось изо всех сил сдерживаться, чтобы не задрожать. Чтобы не дрогнул голос. Это главное. Заметят слабину — раздавят, уничтожат.

Была слабая надежда на то, что вмешается кто-нибудь из учителей, но это вряд ли. Рукопят нарочно разыграл всё в дальнем конце двора, на переменке. Сейчас прозвенит звонок — и никого ты, Турухтун, не дождёшься. Зато Рукопят устроит на глазах всей школы «открытый урок» — чтобы другим неповадно было.

— Какой портфель, шпондрик? Этот? — Он ткнул его носком сапога. Портфель медленно завалился набок и упал, приоткрыв «рот», глядя тусклыми застёжками в мутное небо. — А при чём тут я? Мне он не нужен. Тебе нужен? — повернулся Рукопят к Антипову. Тот покачал головой, ухмыляясь, аж уши вздыбились. — А тебе? Тебе? — Циркуль и Колпак дружно подтвердили, что им тоже — нет.

— Видишь, — сказал Рукопят, — мы не претендуем. Забирай. Мы по средам ваще добрые — афигеть.

Это, конечно, была ловушка. Но выбора они ему не оставили.

Сашка шагнув вперёд и, стараясь не поворачиваться спиной к кодле, взялся за ручку портфеля. Поднял.

Портфель был по весу такой, как обычно. Неужели выбросили конспекты и натолкали грязи?..

Сашка закинул портфель за правое плечо и встал боком к Рукопяту. Настя была здесь, внимательно следила за всей четвёркой. Пятый, подумал Сашка, прошлый раз их ведь было пятеро. Потом вспомнил, что ходили слухи, будто Лобзика поймали в парке, когда вымогал у какой-то парочки деньги, и упекли на сколько-то суток.

Ну ладно, Лобзика нет — но подвох-то есть, должен быть. Неужели всё-таки загадили портфель?..

Он отошёл от кодлы, Настя с ним. Пройдя уже половину пути к крыльцу, Сашка не выдержал: снял портфель и открыл. Нет, всё на месте. Точнее, всё перемешалось, но это ерунда, видно же невооружённым взглядом, что ничего не украли и не подбросили. И в боковом кармане нет ни булыжника, ни дохлой жабы.

— Эй, — позвал Рукопят, — шпондрец-молодец, ты ничего не забыл?

Сашка молча обернулся.

— От народ пошёл, ахренеть какой забывчивый. — Рукопят сделал знак Циркулю, и тот, вывернувшись, достал из-за ствола что-то грязное, похожее на каменюку. Довольно лыбясь, Циркуль спрыгнул с ветки и передал это Рукопяту.

Вдруг подул ветер. Сильный, встречный; Сашка сразу почувствовал себя так, будто стоит без одежды. Он слышал, как тихонько ахнула за спиной Настя, видел краем глаза шевеление за стеклом — там, где глядели, аж выдавливали окна, ребята.

Ветер дул, и грязный предмет, покачиваясь на конце цепочки, зажатой в кулаке Рукопятова, начал разворачиваться. Сашка увидел ухо, щёку, распахнутый в щербатой ухмылке рот.

Это было похоже на гулкий кошмарный сон, когда падаешь, падаешь, падаешь и не можешь проснуться.

Ветер дул, шар, плавно качаясь, оборачивался — и всё никак не мог обернуться.

— Оп-па, — равнодушно сказал Рукопят. — Сурпрыз.

Он ухватил пятернёй шар и покивал им, как кивают кукольники марионеткой:

— Вот вам издрасьте!

Грязи не было — были следы фломастера, попытка изобразить румянец на щеках, волосы, может, веснушки. Улыбка до ушей, нос перевёрнутым знаком вопроса, глаза с кругляшами зрачков.

Чёрное на вишнёвом смотрелось жутковато. Как рваные раны. Как…

— А я скучал, внучег, — сказал, кривляясь, Рукопят. — Шо ж ты долго…

Сашка врезался в него, сбил с ног и заехал кулаком в челюсть, потом ещё раз. Меньше всего он думал про то, похож ли сейчас на Дика Андреолли. И уж совсем не думал о том, как быстро после этой драки вылетит из школы.

Он замахнулся и в третий раз, но получил в ухо, в глазах потемнело, мир кувыркнулся, завертелся калейдоскопом, больно врезался в живот. Перехватило дыхание, от боли и от ярости. Он вскочил — его ударили опять, так, что полетел спиной прямо в груду липких вонючих листьев. В голове зазвенело; нет, понял он, это звонок, звонок с большой перемены, и значит, сейчас все разбегутся, останусь только я и они.