Геннадий Гор - Глиняный папуас

Наивные, старомодные развлечения! Зал был построен еще в прошлом веке одним художником — энтузиастом модного тогда иллюзионизма. Неестественно веселый, наполненный пошловатой актерской жизнерадостностью мужской голос претенциозно зазывал отдыхающих:

— Уважаемые, — говорил он чуточку фамильярно, — вам предлагают прошлое безвозмездно. Заходите, дорогие. Путешествие начинается…

Перед Дуоной и другими отдыхающими возникали картины прошлого. Вероятно, в минувшем веке они удивляли людей своей технической новизной и исторической убедительностью. Сейчас эти картины прошлого вызывали насмешливую улыбку. Чего стоило средневековье с его слишком натуральным рыцарским турниром. Смесь старинного телевидения, древнего кинематографа и немножко… гипнотического внушения… Дуона едва дождалась перерыва и выскочила из зала под шумящие струи дождя. Она выскочила не одна, с ней вместе выбежали из зала все не слишком пожилые люди. Только старикам, любящим вспоминать юность, могли доставить удовольствие эти устаревшие приемы иллюзионистского искусства.

Дуону окликнул мужской голос. Это был инженер-кибернетик Аль.

— Ах этот механический затейник! — сказал, смеясь, он. — У меня в ушах до сих пор его старомодные высокопарные благоглупости. «Вам предлагают прошлое…» А эта жалкая попытка гипноза в синтезе с кинематографом… И как еще разрешают врачи этот просветительный дурман. А эти рыцари в их латах — плод провинциального воображения… Я так себе и представил этакую даму-сценаристку с ее слащавой дамской фантазией. Рыцари были проще, грубее. От них пахло не духами, а луком. Под их латами и кольчугами, случалось, ползали маленькие и злые насекомые, о биологических свойствах и особенностях которых ныне дискутируют палеоэнтомологи. Пройдемтесь, Дуона. На свежем воздухе пропадет этот эстетический дурман.

У Аля был приятный голос. Он чем-то напоминал Дуоне голос того, кого она устала ждать. Но только голос. Аль не был похож на Путешественника.

Воспоминания о муже унесли Дуону далеко от тропы, по которой они ушли с Алем. Когда она прислушалась, Аль уже говорил о другом:

— Вы слышали новость? Вчера скоропостижно скончался в своей лаборатории знаменитый кибернетик Рат. Это был выдающийся техник и экспериментатор. Но плохой человек. Очень плохой человек.

— Вы его знали?

— Еще бы. Я у него учился. И пять лет работал в его институте. Я помогал ему создавать экспериментальную новинку, искусственного собеседника… Рат — он никогда не отличался скромностью — утверждал, что почти добился принципиально невозможного и переступил границу, отделяющую человека от машины… Он утверждал, что созданный им искусственный собеседник обладает чертами личности, характером… Разумеется, это было преувеличением. У Рата была странная идея в духе старинных романтических, так называемых черных романов… Он говорил нам, своим ученикам, что он хочет впроецировать свой характер в машину, внедрить в нее свою личность и этим добиться личного бессмертия… Мы, сотрудники его лаборатории, посмеивались. Нам казалось, что характер Рата, недоброжелательный и эгоцентричный, с атавистическими пережитками, вовсе не достоин увековечения. Но мы работали. А больше всех работал сам Рат. Ему нельзя было отказать ни в уме, ни в выдающихся способностях, ни в трудолюбии. Мы создали искусственного собеседника. Ловкого спорщика. И все же этот собеседник остался машиной, не стал личностью. Этот механизм был отправлен в одну космическую экспедицию…

Аль замялся.

— Я знаю, — сказала Дуона тихо. — В ту экспедицию, которая не вернулась. В числе ее участников был мой муж.

— Может, еще вернется… — В голосе Аля не чувствовалось уверенности.

— Нет. Прошло слишком много времени… Но я все равно жду. Вопреки логике, вопреки здравому смыслу, вопреки всему, я жду его и его товарищей. Каждое утро я просыпаюсь с таким чувством, словно мне надо отправляться на космический вокзал встречать его, что я могу опоздать. Я смотрю на стрелки часов, считаю секунды. Сердце бьется, как в те минуты, когда космический корабль оторвался от нашей планеты. Я думаю и думаю о нем. Пытаюсь представить себе его в чуждой обстановке, в которой его и его друзей что-то задержало. Не гибель; не смерть; а что-то временное… Я не могу смотреть на часовые стрелки. Когда он был со мной и мы разлучились, я смотрела на часы и считала минуты. Но сейчас… Лучше об этом не говорить. Да, кстати о Рате. Я встретилась с ним «Внутри мгновения», когда возвращалась домой с космической станции. Рат сказал мне странные, загадочные слова. Он сказал, что он послал себя вместе с экспедицией моего мужа в космос… Он имел в виду этот аппарат… Потом я еще раз разговаривала с ним в его горной лаборатории. Но он опять повторил мне эти слова…

— Да. Он считал искусственного собеседника своим вторым «я». Но машина не может стать личностью, потому что личность имеет дело с историей, своей собственной историей, и с историей общества, которое породило эту личность… Рат не хотел это понять. Он был атавистически эгоцентричен, эгоцентричен, как наши предки при капитализме… Что с вами, Дуона? Отчего вы так побледнели?..

Дуоне казалось, что «Быстрее минуты» на этот раз движется медленнее, чем всегда. Дуона спешила увидеть дядю Э-Лана-младшего, на днях вернувшегося из длительной экспедиции в космос. Она спешила, хотя надеяться было не на что. Экспедиции, возглавляемой Э-Ланом-младшим, ничего не удалось узнать о пропавшем без вести космолете Путешественника. Правда, экспедиции необычайно повезло в другом. Открытие, сделанное Э-Ланом-младшим, было грандиозно. На краю Галактики экспедиция обнаружила неизвестную планету Тиому, населенную высокоразумными существами.

Дядя Э-Лан-младший встретил Дуону в саду, обнял ее и повел в дом.

Дядя мечтательно улыбался. Он хотя и был здесь, рядом с Дуоной, но одновременно он был и там, на далекой, открытой им планете. И «там» было намного реальнее и сильнее, чем «здесь».

— Мы пробыли на Тиоме три месяца и полторы недели, — сказал дядя, словно продолжая давно начатый разговор. — Тиомцы по своему внешнему виду не так уж сильно отличаются от нас. Но их история и цивилизация значительно отличаются от нашей. Еще в верхнем палеолите они проявили необычайные биологические способности. В ту эпоху, когда наши предки с трудом приручили оленя и из дикого злобного волка сделали преданного друга — собаку, тиомцы сумели приручить несколько десятков видов животных, и млекопитающих, и насекомых, и рыб, и несметное множество видов растений сделать домашними. Это обстоятельство открыло особые пути для цивилизации. Тиомцы (а каждый тиомец — это гениальный биолог) развили все теоретические и прикладные области биологии, особенно медицину. Там каждый индивид — дрессировщик, ботаник, зоолог, ихтиолог, энтомолог. Цивилизация Тиомы не знала крайностей техницизма, разрыва в развитии техники и биологии. Науки развивались одновременно.