Луи-Себастьен Мерсье - Год две тысячи четыреста сороковой

Позднее «Год две тысячи четыреста сороковой» неоднократно упоминался в русской печати, но преимущественно в статьях переводных. [329]Из оригинальных статей следует указать «Нечто о морали, основанной на философии и религии» К. Н. Батюшкова, который, рассуждая о «поражении зла», отсылал читателей к «мечтаниям Мерсье под названием L’An 2440». Правда, речь у него шла о «сне» «Железный человек», присоединенном к роману в 1786 г. [330]Не исключено также, что именно этот роман имел в виду А. С. Пушкин, который, набрасывая в 1830—1831 гг. критическую статью о втором томе «Истории русского народа» Н. А. Полевого, между прочим заметил: «Один из остроумнейших людей XVIII столетия предсказал Камеру французских депутатов и могущественное владычество России». [331]

Наконец, «Годом две тысячи четыреста сороковым» навеяно несколько русских утопий первой половины XIX в. — интереснейший «Сон» А. Д. Улыбышева (1819), деятельного члена литературного общества «Зеленая лампа» (одной из «побочных управ» декабристского Союза Благоденствия), [332]«Правдоподобные небылицы, или Странствование на свету в двадцать девятом веке» Ф. В. Булгарина (1824), который, поясняя свой замысел, назвал в качестве одного из предшественников «известного французского писателя Мерсье», [333]и незавершенный роман «4338-й год. Петербургские письма» В. Ф. Одоевского. [334]

И все же судьбу в России «Года две тысячи четыреста сорокового» трудно назвать особенно счастливой: по-настоящему он был известен лишь весьма узкому кругу образованных людей и, в отличие от ряда сочинений Мерсье и множества других иностранных произведений, так никогда и не сделался фактом русской литературы.

За два столетия, отделяющие нас от появления утопического романа Мерсье, человечество прошло огромный исторический путь, полный поражений и побед, о которых французский просветитель не мог подозревать. Тем не менее нельзя не отдать должное его удивительной прозорливости, его умению видеть то, что тогда еще только намечалось, формировалось, вызревало, а осуществилось многие годы и десятилетия спустя. Памятник далекой эпохи, роман Мерсье и сегодня восхищает своей устремленностью в будущее, в завтрашний день, своей оптимистической верой в человека, в могущество разума, в социальный и нравственный прогресс. Вместе с тем немного найдется сочинений, в которых предреволюционная Франция была бы изображена столь полно и разносторонне, с такой обличительной силой и убежденностью в неминуемой гибели «старого режима».

Можно не сомневаться, что советский читатель откроет для себя немало важного и поучительного в этой умной и смелой книге и по достоинству оценит литературный талант и гражданское мужество ее творца.

Неужто мир сотворен лишь ради того небольшого количества людей, что населяют ныне нашу землю? Соизмеримо ли число всех тех, кто когда-либо жил на ней, с тем великим множеством существ, коих способен создать господь! Другие поколения придут на наше место; они станут действовать на том же поприще, они будут видеть то же солнце, что видим мы, и так далеко отодвинут нас в глубь столетий, что не останется от нас ни следа, ни отзвука, ни воспоминания. Все подстрочные примечания принадлежат Л.-С. Мерсье. — Ред.

Все королевство сосредоточено в Париже. Оно подобно рахитичному ребенку. Все питательные соки поднимаются к голове и делают ее несоразмерно большой. Такие дети умнее других, но телом они слабы и худосочны. Умные дети недолговечны.

Еще более поразительно, каким образом он существует. Нередко случается здесь видеть, как человек, неспособный прожить на ренту в сто тысяч франков, берет в долг деньги у другого, который благоденствует, хотя весь доход его — сто пистолей.

Первые обитатели земли, могли ли вы вообразить себе, что будет когда-нибудь существовать город, где несчастных пешеходов станут безжалостно топтать ногами и копытами?

Кладбище Невинно-убиенных {296} обслуживает двадцать два парижских прихода. Вот уже тысячу лет как здесь хоронят мертвецов. Их следовало бы выносить подальше, за пределы городских стен. А что происходит на деле? Их хоронят в самом центре города и, опасаясь, как видно, что их мало станут посещать, вокруг понастроили лавок и мастерских ремесленников. Эта всегда разверстая могила каждый день пополняется и всегда готова принять новых покойников. По гниющим костям миллиарда мертвецов наши прелестницы ходят примерять свои наряды и покупать всякие безделушки.

Между французскими и итальянскими комедиантами есть существенная разница. Первые искренне верят в свое дарование и ведут себя пренагло. Вторые корыстолюбивы, им надобны только деньги. Первые из самолюбия стремятся управлять вкусами публики; вторые стараются потрафлять ей ради собственной выгоды.

За исключением разве финансистов, кои одновременно и жестоки и неучтивы, богачи обычно обладают лишь каким-нибудь одним из этих двух пороков — или они любезно позволяют вам умирать с голоду, или грубо швыряют вам милостыню.

В прежние времена человеку добродетельному не оказывали помощи, но его хотя бы уважали. Нынче уже не так. Мне вспоминается фраза, сказанная одной принцессой своему управляющему. Он получал у нее жалования шестьсот ливров и сетовал, что ему не хватает. — Как же устраивался ваш предшественник, — сказала она ему. — Он прослужил у меня всего десять лет, а ушел на покой с двадцатью тысячами ливров. — Но, ваше высочество, ведь он обкрадывал вас, — отвечал управляющий. — Ну и что же такого, сударь, — отозвалась принцесса, — обкрадывайте меня и вы.

В этом бесконечном потоке модных забав и развлечений, каждое из которых недолговечно и одно уничтожает другое, великие мира сего разучиваются даже испытывать духовные наслаждения и так же теряют способность чувствовать великое и прекрасное, как и творить его.

Нет во Франции такого учреждения, которое не причиняло бы нации вреда.

Горе писателю, который поет хвалу своему веку и окончательно усыпляет его, который баюкает его россказнями о древних героях, об утраченных добродетелях, кто прикрывает язвы, разъедающие его тело, и, подобно лукавому и ловкому царедворцу, внушает ему, что он здоров и прекрасен, меж тем как гангрена все дальше охватывает его члены. Сочинитель мужественный не станет произносить сей опасной лжи. Он воскликнет: о, мои сограждане! Нет, вы не похожи на отцов ваших, вы учтивы, но жестоки, вы только прикрываетесь словом «человечность». Трусливые плуты, вы неспособны даже на большие преступления, они так же мелки, как и вы сами.