Роман Злотников - Мерило истины

«А он ведь понимал, что я не блефую, — вдруг подумал Глазов. — И, тем не менее, действительно не боялся реальной возможности в самое ближайшее время сменить армейское обмундирование на арестантскую робу…»

Несколько минут прошло в молчании. Олег терпеливо ждал.

— Коли уж наш разговор продолжается, — начал заново Алексей Максимович, — я хотел бы прояснить кое-что. Вы, Олег… Давайте уж я буду называть вас вашим настоящим именем? Вы не против?

— Отнюдь.

— Вот и славно. Вы, Олег, упомянули о каком-то «своем долге». Не объясните, в чем он заключается?

— С удовольствием объясню, — проговорил Трегрей. — Сделать государство, где мне выпало жить, великой державой, граждане которой будут иметь полное право гордиться ею. Но почему же это только «мой долг»? Разве у вас какой-то другой?

— У меня?.. — Глазов чуть усмехнулся, невольно замаскировав усмешкой замешательство от заставшего его врасплох вопроса. — Пожалуй, что такой же…

— В таком случае, позвольте осведомиться, отчего же вы ему не следуете? — вдруг задал еще один вопрос Олег.

— Я? — снова опешил Алексей Максимович. — Что значит — «не следую»? Следую… как и все…

— Ваша обязанность состоит в том, чтобы предупреждать и пресекать преступную деятельность в контролируемой вами воинской части, разве не так? — продолжал Олег, глядя майору прямо в глаза. — Разве вы не осведомлены о том, что сержанты и заканчивающие срок службы рядовые присваивают себе жалованье новобранцев? Разве не осведомлены, что офицеры, зная об этом…

После первой уже фразы этой обвинительной речи Алексей Максимович собирался оборвать обнаглевшего срочника, стукнуть кулаком по столу, но вдруг понял, что не владеет своим телом. Ощущение было чрезвычайно странным: не то чтобы мышцы майора вдруг онемели, ослабли, потеряв силу, или наоборот, окаменели до полной неподвижности… Глазов не переставал чувствовать свое тело, он был уверен, что оно полностью ему подчиняется… Но все равно не мог заставить себя шевельнуть рукой или ногой. В нем не осталось воли к движению, вот что. Он не был способен даже закрыть глаза или хотя бы отвести взгляд от Олега. А тот все говорил и говорил, озвучивая вполне простые и понятные вещи о вечных, неизбывных проблемах русской армии в частности и государства в целом: о бардаке и показухе, о корыстолюбии и неуправности власть имущих — обо всем, что давным-давно набило оскомину и потому по-настоящему серьезно никем не воспринималось. Но почему-то сейчас эти до тошноты надоевшие обвинения непонятно кого вдруг обрели для Алексея Максимовича совершенно иной смысл и обратились против него самого.

По речам Олега выходило, что все дурное и неправильное, происходящее в в/ч № 62229 — это вина именно его, майор Глазова, и ничья больше. Эта невесть каким образом возникшая у Алексея Максимовича мысль постепенно, но довольно быстро захватила власть над его сознанием, и теперь уже он изумлялся сам себе: как же он раньше этого не понимал, когда творил все это… чудовищное, непоправимое?.. И как ему дальше жить, когда он наконец это понял? Острое чувство вины и необратимости произошедшего придавило его. Зрение Алексея Максимовича замутилось жгучими слезами. Он попытался выдавить из гортани давно распухавший там вопрос, и у него это получилось.

— Что же делать? — переспросил Олег, прервав плавное течение речи. — Восстановить правильную структуру, только и всего. Младший офицерский состав контролирует сержантский и рядовой составы, ведя действительно серьезную воспитательную работу, цель которой — наладить должные отношения между солдатами, когда опытные поучают неопытных, а сильные поддерживают слабых. В свою очередь старшие офицеры обязаны искоренить в себе самих и младших офицерах гнусную привычку манкировать своими обязанностями и заниматься мздоимством и воровством. Находящийся на иерархической лестнице ступенью выше, должен нести и, главное, понимать ответственность за того, кто стоит ступенью ниже. Не должно быть даже малой разницы между положениями армейского Устава и действительной ситуацией. Но для этого надобно сделать еще кое-что…

Глазов с жадностью слушал ответ Трегрея, стараясь не пропустить ни слова. Но что-то отвлекало его, сбивало внимание — что-то настойчиво зудевшее откуда-то снизу и сбоку.

— Вся беда в том, — увлеченно говорил Олег, — что здесь ни у кого не ощущается понимания главного. Того основного, для чего они в армии. Не для того, чтобы получать зарплату, довольствие и жилплощадь. И не ради удовлетворения амбиций. А чтобы защищать честь своего Отечества. Но как могут защищать честь Отечества те, кто позабыли о собственной чести? Если бы я не увидел своими глазами, я бы никогда не поверил, что офицер способен на виду у солдат присвоить рулоны туалетной бумаги, этим же солдатам выданные. И подобное ни у кого не вызывает удивления, все эти скотства привычно оправдываются подлой формулировкой: «все мы люди, все мы человеки, всем жить надо». Разве для воина честь не должна быть важнее жизни? Важнее жизни, бессомненно. Тем более недопустимо продавать ее, честь, за такую нестоящую даже упоминания мелочь, как туалетная бумага…

Надоедливое непонятное зуденье, ставшее громче и звонче, несколько отрезвило Алексея Максимовича. Удушающее и давящее чувство вины и безысходности отступило, и в какой-то момент Глазов словно увидел себя со стороны: сидит майор военной контрразведки напротив срочника, с жаром излагающего прописные истины, и, прерывисто дыша, истекает слезами. Когда понимание того, что происходит, полностью овладело им, вытеснив любые другие мысли, Глазов рванулся всем телом, точно в стремлении сбросить сковывающие его невидимые путы.

Он едва не упал со стула. Приподнялся, опираясь о стол одной рукой, а другой утирая мокрое лицо.

Трегрей тут же замолчал. Впрочем, он, кажется, уже договорил — но чем он завершил свои разглагольствования, майор уже не запомнил.

— Ты! — испуганно и зло выкрикнул Алексей Максимович. — Ты!.. Какое имеешь право?!.

— Какое я имею право утверждать то, что утверждаю? — спокойно проговорил Олег, видимо, поняв этот вопрос по-своему. — Вперво, потому что это очевидно. Засим, потому что я точно знаю, как должно быть. И потому что так, как есть сейчас, — до омерзения неправильно. И губительно для Отечества. И страшнее всего, что каждый здесь это понимает, но ничего не может и не желает противопоставить устоявшемуся порядку, поскольку полагает, что за все происходящее ответственность несет не он лично, а кто-то другой…

— Ты!.. — крикнул еще раз Глазов.

И в очередной раз вонзилось в сознание смолкшее было зудение, заставив аж подпрыгнуть.