Мервин Пик - Титус один

На этот раз Гепара двигалась с быстротой, которую невозможно и описать. Но когда она прыгнула вперед, занеся для удара руки, Юнона отскочила, не желая касаться этого горячечного существа, ибо в несоответствии их размеров присутствовало нечто жуткое, да и жалкое что-то было в забрызганном кровью личике Гепары, какую бы злобу оно ни источало.

Впрочем, жалость ее тут же и сгинула – Якорь почти успел оттащить Юнону, которую трясло не меньше ее противницы, когда самый визгливый, какой только бывает, вопль разодрал рассвет подобно рассекающему тело ножу, – и едва он вырвался из легких Гепары, как миниатюрное это существо повернулось к ним – ко всем сразу – и плюнуло. Да, то была изысканная некогда Гепара, ледяная королева, орхидея, сверкающее созвездие ума и тела. Теперь, навеки утратив всякую величавость, она лишь скалила зубы.

Что дальше? Гепара окинула взглядом стоявших полукругом людей. Увидела Юнону, перевязывавшую раны Титуса. Между ними и Гепарой возвышался Якорь. Диковато поозиравшись по сторонам, она увидела свет в наставленных на нее глазах Мордлюка, увидела, что никакой любви нет в этих глазах, и поняла, что осталась в непоправимом уже одиночестве.

– Ненавижу тебя! – крикнула она. – Ненавижу все, чем ты себя воображаешь. Ненавижу твой Горменгаст. И буду ненавидеть всегда. И если бы он существовал, ненавидела бы только сильнее. Я рада, что шея у тебя вся в крови. Животное! Гнусное животное!

Гепара развернулась и побежала прочь, выкрикивая слова, которых никто разобрать не мог… она летела, как ветошка тьмы, все дальше и дальше, и вот уж лишь тем, кто обладал наиострейшим зрением, еще удавалось различать ее, несущуюся в глубоких тенях самого дальнего из восточных лесов. Но хоть скоро она отдалилась на расстояние, пронизать которое не способны и самые зоркие глаза, голос ее еще доносился сюда, пока не остался слышен лишь тонкий, пронзительный визг, а там прервался и он.

Мордлюк поднял к небу огромное, точно из камня вытесанное лицо.

– Иди сюда, Титус. Я вдруг вспомнил тебя. Что с тобой творится? Ты так всегда и разгуливаешь – весь в крови, словно только что из мясницкой?

– Оставь его, Мордль, дорогой. Ему очень плохо, – сказала Юнона.

Однако успокаиваться было рано. Да, верно, Гепара исчезла и отец ее тоже, но теперь новая опасность грозила им. На них наступала толпа. Гневные выкрики летели из нее – гости были безумно напуганы. Все пошло наперекосяк. Холодно. Никто не знает, как выбраться отсюда. Да и кушать охота. А Гепара, на которой все держалось, бросила их. К кому теперь обратиться? Растерянным гостям только и осталось что осыпать оскорблениями этих непонятно откуда взявшихся четверых, – и наконец, после особенно безобразного всплеска выкриков чей-то хриплый голос проорал:

– Да посмотрите на них! Посмотрите на этого дурака в повязках. Семьдесят седьмой граф! Ха-ха! Вот он, твой Горменгаст. Что ж ты не выйдешь вперед, не покажешь себя, мой повелитель?

Почему именно эти слова так досадили Мордлюку, трудно даже представить, но досадили же, и он врезался в толпу, намереваясь стереть кричавшего в порошок. Для этого ему, даже в лохмотьях выглядевшему очень внушительно, пришлось протиснуться между двумя непроницаемыми Шлемоносцами. Те отступили в стороны, пропуская его, и толпа вдруг примолкла. А затем, словно так оно и было задумано, Шлемоносцы повернулись и вонзили в спину Мордлюка два длинных ножа.

Он не умер на месте, хоть клинки и были длинны. Не издал ни звука, у него лишь перехватило дыхание. Красное пламя потухло в его глазах, сменившись изумительной ясностью мысли.

– Где Титус? – спросил он. – Давайте сюда этого разбойника.

Титусу не нужно было объяснять, как поступить. Он бросился к Мордлюку и ласково, при всех раздиравших юношу чувствах, обнял старого друга.

– Эй! эй! – прошептал Мордлюк. – Смотри, не выдави то, что во мне еще уцелело, дорогой мой.

– Ах, Морд ль… мой лучший друг.

– Не преувеличивай, – шептал, уже опадая на колени, Мордлюк. – Не надо этой мерлихлюндии… а?.. а?.. Подай мне руку, мальчик.

Все, что пропитывало этот рассвет, сошлось теперь воедино. Сам воздух его, едва ли не затвердел. Вглядываясь друг в друга, эти двое ощущали то, что ощущаешь порой в наркотическом опьянении: необычайную близость ко всему на свете, ясность почти непереносимую.

Юнона, понимавшая, что при всей ее преданности Титусу и Мордлюку, она сейчас лишняя, была однако ж не в силах держаться от прежних возлюбленных в стороне – и странно, в эти последние минуты и она, и Титус куда сильнее нуждались в Мордлюке, чем в мести. Впрочем, месть была еще впереди, и Якорь приготовлялся ее совершить.

К этому времени солнце успело просквозить леса на востоке, и каждая ветка, каждый оттенок уже просияли бы в них с предельной ясностью, когда бы не грязноватая дымка оранжевого, этого ублюдочного цвета, не желтого и не красного, но завязшего на подступах к тому и другому. Единственным в толпе исполненным решимости человеком остался Якорь.

В несколько шагов он приблизился к ним. К Шлемоносцам. Те вытирали длинные стальные клинки листьями щавеля, обильно росшего по всему Черному Дому. Лица их были совершенно пусты и на миг у Якоря свело в отвращении желудок. И в этот же миг, слишком краткий, чтобы назвать его паузой, Якорь отвернул от «Шлемников» взгляд, поскольку приметил за спинами их троицу бродяг из Подречья.

Якорь ничего о них не знал, однако долго сомневаться в их намерениях ему не пришлось. Действуя неуклюже, но в грубом согласии, все трое навалились на убийц со спины, вырвав у них ножи и прижав им руки к бокам. Впрочем, чем пуще они давили и стискивали, тем, казалось, сильнее становилась зловещая парочка, и только когда шлемы полетели на землю, оба лишились сверхъестественной силы, были повержены и заколоты их же собственными ножами.

Великая тишь опустилась в эту минуту на Черный Дом, на всю огромную сцену трагических событий. Титус помогал своему огромному другу опускаться дюйм за дюймом на колени, с трудом удерживая его от падения. Ни на миг не переставал тот бороться, ни на миг не переставал шептать. Он гордо держал голову, спина его оставалась прямой, как у солдата, и все-таки Мордлюк медленно поникал на землю. Одна рука его крепко сжимала плечо Титуса. Но давления ее юноша почти не ощущал.

– Просто резня какая-то, а? – шептал Мордлюк. – Да благословит господь тебя и твой Горменгаст, мой мальчик.

Вступил другой голос. Голос Юноны.

– Дай мне взглянуть на тебя. Позволь опуститься рядом с тобой на колени, – сказала она.