Л. ВОРОНКОВА - БЕСПОКОЙНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Отелло:Говорят.

Дездемона:Так лучше бы его я не видала!

Отелло:Ага! А что так?

Дездемона:Что ты говоришь, со мною так стремительно и дико?

Отелло:Платок потерян? Где он? Говори.

Дездемона:О боже!

Отелло:Говори!

Дездемона:Нет, не потерян. А если потеряла, что тогда?

Отелло:Как – что тогда?

Дездемона:Платка я не теряла.

Отелло:Так принеси его и покажи.

Дездемона:Могу, но после. Это отговорки, чтобы о Кассио не говорить. Прими обратно Кассио на службу.

Отелло:Ты принеси платок. Мне в этом всем, мерещится недоброе.

Дездемона:Послушай, ты никого достойней не найдешь.

Отелло:Платок!

Дездемона:Давай о Кассио сначала.

Отелло:Платок!

Дездемона:Он трудности делил с тобой, и на слепой любви к тебе построил, всю жизнь свою.

Отелло:Платок!..

– Э-ка дурак! – сказал вдруг дед Антон. – Ну что он с этим платком к ней привязался? «Платок, платок»! Велика важность – платок!

– Да ведь он думает, что она его Кассию подарила! – горячо возразила Анка. – Ревнует, видишь! А она и не знает ничего!

– Ну, спросил бы раз, да и ладно!.. – проворчал дед Антон. – А то эва – пристал с ножом к горлу!

– Давай, Катерина, давай дальше! – снова напомнил дядя Аким.

Катерина посмотрела на деда Антона:

– Дедушка Антон, может ты торопишься? Может, пойдешь телочку посмотришь?

– Подожди ты! – махнул рукой дед Антон – Ты давай читай, что у них там будет-то! Поладят как ай нет?.. Что она, сбежит, что ли, твоя телочка!

Катерина принялась читать дальше. Трагедия подходила к концу. Вот уже и Отелло, безумный и обманутый, произнес свой горький монолог. Вот уж и Дездемона, предчувствуя смерть, поет свою печальную «Иву»:

Тут голос у Катерины задрожал, а в углу, где сидела Анка, началось сморканье.

Тетка Матрена вдруг тоже принялась утираться концом своего белого головного платка.

– Неужто что сделает с ней? – прошептала мать, отложив шитье и устремив на Катерину внимательные глаза.

Отелло:Ты перед сном молилась, Дездемона?

Дездемона:Да, дорогой мой.

Отелло:Если у тебя, есть неотмоленное преступленье, молись скорей.

Дездемона:Что хочешь ты сказать?

Отелло:Молись скорее я не помешаю. Я рядом подожду. Избави бог, убить тебя, души не подготовив.

(И снова безумные речи мавра и мольбы беззащитной его жены.)

Дездемона:Дай эту ночь прожить! Отсрочь на сутки!

Отелло:Сопротивляться?!

Дездемона:Только полчаса!

Отелло:Нет. Поздно. Решено.

Дездемона:Еще минуту! Дай помолиться!

Отелло:Поздно чересчур.

(Душит ее)

Глубокий вздох прошел по избе:

– Ах, батюшки, ах, злодей! Задушил!

– Да ведь ни за что задушил-то!..

– Ну, давай, давай, Катерина, что там дальше!..

Трагедия кончена. Занавес. Отелло умер, обливая своей кровью тело убитой Дездемоны.

Катерина широко открытыми потемневшими и какими-то чужими глазами несколько секунд молча смотрела прямо перед собой. Молчание стояло в избе, будто тело несчастного мавра, ещё не остывшее, лежало перед всеми.

– Эх, голова! – заговорил наконец дед Антон. – Эва, как поступил глупо! А ведь, небось, тоже ученый был!

– Послушался Ягу этого! – подхватила тетка Матрена.

– Я бы этого Яго… ну не знаю, что бы я с ним сделала! – сказала вся исплакавшаяся Анка. – Загубил двоих!

– Да… вот так история, – отозвался и дядя Аким, закручивая новую цыгарку. – Какой народ бывает – сразу душить да резать!

– Да не мог он, дядя Аким! – вздохнула Катерина – Не мог он этого вынести, потому что уж очень прямой человек был, честный! Поверил, что жена обманула его, а обман для него простить было невозможно. И этому Яго поверил тоже, потому что душа у Отелло была, как у ребенка, чистая, он даже и не подозревал, что может на свете такая вот низость существовать… Вот и убил свою Дездемону. И себя убил потому, что виноват, и потому, что любил ее больше жизни…

– А что, я гляжу, граждане, – сказала тетка Матрена, покачивая головой, – и все-то у мужиков баба виновата… Свою вот так молодость вспомнишь… Ох, да кровные же вы мои! И мужик-то мой был так себе, ледащенький… Поглядеть особенно не на что, а уж как себя надо мной высоко ставил! Пьяный с праздника придет, рассядется на лавке – снимай ему сапоги. А как чуть поперечишь, так и по скуле да за косу…

– Ох, а моего вспомнишь – не тем будь помянут, царство ему небесное! – подхватила бабушка. – Только печкой бита не была, а об печку была! Бывало разойдется – на улицу выгонит, на мороз, куда хочешь иди. Спрячешься бывала в овчарнике да сидишь, к соседям-то идти стыдно!

Катерина слушала, снисходительно улыбаясь. Ведь вот какие! Она им великую трагедию прочла, трагедию огромных чувств, а они сейчас же на свою бабью долю повернули! Но слушала она их – и улыбка ее пропадала…

– А чего же вы на них не жаловались? – нахмурясь, спросила Катерина. – Почему всё прощали?

Тетка Матрена усмехнулась:

– «Прощали»! А кто нашего прощенья спрашивал? А жаловаться-то кому? «Жена да убоится мужа своего» – так и в священном писании сказано…

– Да, бабы, – сказал, вставая, дед Антон, – уж кому-кому, а вам советскую власть день и ночь благодарить надо. Такой свободы, какая у нас женщине дана, ни в одной стране на всем свете нет и не было!.. – Дед Антон надел шапку. – Пойду, пожалуй. Ночь на дворе. А телочку как-нибудь днем зайду посмотреть, чего же зря ночью скотину тревожить.

– Дедушка Антон, а ты свою бабку Анну, чай, тоже бил? – озорно спросила уже повеселевшая Анка.

Дед Антон усмехнулся:

– А как же? Пробовал. Я ее кулаком, а она меня ухватом. Да так и отстал. Свяжись только с вами, с бабами!

Все засмеялись. Дед Антон простился и пошел домой.

Катерина проводила его через темные сени, раскрыла дверь на крыльцо.

– Да, вот какие дела бывают! – вздохнул дед Антон. – За любовь, за правду люди жизни не жалеют.

И пошел, покачивая головой в ответ своим мыслям. Катерина, тепло улыбаясь, глядела ему вслед.

«Ну, хоть нынче дедушка Антон от своих забот и, неприятностей отдохнет – до утра теперь будет бабушке Анне рассказывать эту историю!»