Л. ВОРОНКОВА - БЕСПОКОЙНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Катерина любила эту песню за то, что она была раздольная и протяжная, на большой голос, и Катерине нравилось, что можно разлиться и тянуть, тянуть и переливать этот вольный и немножко печальный напев.

Но вышла Катерина на дорогу, остановилась, и песня ее оборвалась. Прямо перед ней, на пеньке, сидел Сергей Рублев, младший сын старухи Рублевой, который работал в МТС.

Сергей был похож на Марфу Тихоновну: тот же орлиный профиль, тот же смелый и яркий взгляд, те же брови вразлет, придающие лицу открытое и гордое выражение. Только рот, крупный, энергичный и по-доброму улыбающийся, ничем не напоминал тонких, сухих губ матери.

Сергей, свертывая цыгарку, с усмешкой в блестящих глазах посматривал на Катерину, словно подсмеиваясь над ее смущением. Около него в траве стояла гармонь.

– Что ж замолчала? – спросил Сергей. – Ну и голосок у тебя! От самой МТС слышно.

– А ты чего тут сел? – спросила Катерина и, отвернувшись, нагнула широколистную ветку калины с шапкой кремовых цветов.

– Да слышу – ты идешь, вот и сел.

– И так и будешь сидеть?

– Нет, зачем же? Пойду.

– А куда пойдешь?

– Да вот куда ты, туда и я.

Катерина подняла глаза от цветка калины, который пристально разглядывала, и засмеялась:

– В табор пойдешь? Коров доить? Ну что ж, я тебя в подсменные доярки возьму. У меня коровы красивые, рогастые!

– А тут табор устроили? – удивился Сергей. – О, так это я заходить буду!

– А зачем гармонь несешь? – спросила Катерина.

– В отпуск иду на недельку. Перед уборочной. Вот и взял гармонь. А ты, значит, в таборе?

– В таборе.

– Брось, пойдем домой!

– Зачем?

– А так, мне веселее!

– Ах, вот что! Ну, раз тебе веселее, то как же не пойти? Бегом побегу!

– Смеешься все!

– А ты разве плачешь?

– Что-то говорят, ты с моей матерью шибко сражаешься? – спросил Сергей.

Катерина насторожилась.

– Да, – ответила она, без улыбки глядя ему прямо в глаза, – сражаюсь.

Сергей засмеялся:

– Ох, как вскинулась сразу! Уж кажется – сейчас и со мной в драку бросишься?

– А что ж? И с тобой. Если мешать будешь.

Сергей подошел к ней:

– Ну что ж, сражайся. Хоть ты с моей родной матерью воюешь, но надо признать: правда на твоей стороне. Ничего не скажешь.

Катерина не знала, шутит он или говорит серьезно. И неужели не сердится?..

Яркие золотисто-карие глаза Сергея глядели на нее мягко и ласково. И какая-то особая радость светилась в их теплой глубине, будто он только сейчас увидел и узнал Катерину и удивился: как это он до сих пор жил на свете и никогда не думал о ней?

Катерина почувствовала, что лицо и шея у нее заливаются румянцем, и, смутившись, покраснела еще больше и снова уткнулась в калиновый цветок. Потом вдруг поглядела на небо и сказала безразличным голосом:

– И что это я тут с тобой стою? Доить скоро.

– Значит, так и уйдешь?

– А как же?

– Ну, хоть подари мне что-нибудь на прощанье.

– А что ж я тебе подарю? Ветку калины?

– Да хоть ветку калины. Вот эту самую, что в руках держишь!

Ветка, вырвавшись из рук Катерины, прошумела листвой. Катерина, заглянув в его горячие яркие глаза, отвернулась.

– А что ж одну ветку? – засмеялась она. – Я тебе весь куст подарю – возьми, пожалуйста!

– Подожди… А ваш табор далеко?

– Недалеко, да не дорога… До свиданья!

Катерина махнула рукой и побежала обратно через пеструю лужайку, заросшую иван-да-марьей, прямо через лес к табору.

Сергей, задумчиво сузив глаза, проводил ее взглядом.

– Через недельку обратно пойду! – крикнул он, когда голубое платье уже мелькало среди дальних елочек, росших на поляне. – Встречай тогда!

– Ладно-о!..

Сергей снял с плеча гармонь и, негромко наигрывая, пошел по дороге.

«Откуда она взялась?.. Когда выросла?..»

А перед глазами, пока шел до села, мелькало голубое платье и золотисто-русыми струйками тяжело падала и текла и шевелилась растрепавшаяся коса. И, усмехаясь сам на себя, Сергей от времени до времени повторял:

«Да… Бывает!»

А вечером домашние удивлялись: что это Сергей калиновую ветку принес? Неужели лучше цветов в лесу не нашел?

Жаркий воздух дрожал над землей, небо сверкало без единого облачка, стала прежде времени жухнуть и созревать трава. Коров перегоняли с одного пастбища на другое, искали, где получше корма.

Катерина считала дни: вот еще один прошел, а вот и еще один…

Доярки замечали необычайное сияние в серых глазах Катерины.

– Расцвела девка, – любуясь Катериной, сказала как-то за обедом толстая Аграфена. – Словно бутон развернулась!

– Да будет тебе, тетка Аграфена! – отмахнулась Катерина. – Бутон какой-то!

– Даже знаю, с какого дня и расцвела-то, – хитро подмигнув, улыбнулась Прасковья Филипповна, которая только что отвозила в деревню обрат и сметану. – Знаю, знаю!..

– Да что ты знаешь, тетка Прасковья! – закричала Катерина. – Нечего тебе и знать-то! Вот пристали сегодня!

– Так ты же скажи, Прасковья Филипповна, что знаешь- то! – попросила Тоня. – В Николая Иваныча, что ли, она влюбилась?

– Да что там Николай Иваныч! Кто-то молодой с гармонью недавно мимо нашего табора проходил да с кем-то в лесочке повстречался!

Тоня поджала губы, острый подбородок ее приподнялся, и узкие глаза устремились на Катерину.

Катерина, вся красная, встала из-за стола:

– Да ну вас, поесть не дадут!..

– Ну ладно, – ласково сказала Прасковья Филипповна, – не будем больше. – И усадила Катерину за стол.

– Эко ты какая! – удивилась тетка Аграфена. – Уж и порадоваться на тебя нельзя.

– А что, бабы, – задумчиво произнесла тетка Таисья, – это хорошо!.. Вот живут, живут два человека в разных концах, а потом вдруг встретятся. Вот у них и праздник наступает, свой праздник, в календарях не писанный… Ах, бабы, хорошо!

– Не рано ли сосватали? – сухо, ни на кого не глядя, заметила Тоня. – Что-то он к празднику не очень спешит. Другой бы хоть на обратном пути да завернул!

«Он завернет!» – хотела сказать Катерина, но промолчала.

А про себя повторила еще много раз:

«Он завернет! Он завернет!»

Прошел еще день – синий, томительно жаркий. И еще день. И еще день… Наступил наконец и тот, которого ждала Катерина.

Утром Катерина достала белую кружевную косыночку, которую ни разу не надевала, примерила ее перед зеркальцем. Но тут же, оглянувшись, не видел ли кто, сдернула ее с головы и спрятала обратно в чемоданчик. Ей даже самой себя стало стыдно – наряжаться для парня! А если бы доярки это заметили? А если бы Тоня… А если б – что всего хуже-он сам заметил!..

Катерина гладко причесала волосы, туго заплела косу и пошла в кухоньку помочь Дроздихе.