Л. ВОРОНКОВА - БЕСПОКОЙНЫЙ ЧЕЛОВЕК

– Витя! Витя! – закричала Катерина. – Сюда, сюда! Вот они, в ельник ринулись!..

– Катерина, ты? – отозвался Витька, стараясь перекричать дождь.

– Я! Я! Беги сюда, мы их сейчас воротим!

И тут же увидела еще одну корову – рыжую Аграфенину Зорьку, которая с разбегу, выскочив из кустов, остановилась перед Катериной.

– Зорька! Зорька! – ласково позвала ее Катерина. – Ну что ты, матушка! Ну куда ты? – И хотела к ней подойти.

Но Зорька вдруг фыркнула, покрутила головой и бросилась в кусты – она не узнала Катерину.

– Ау! Эй! – послышался издали голос Николая Иваныча. – Витька! Эй!..

– Эй! – голосисто ответила Катерина. – Мы здесь!..

Долго блуждали по лесу пастухи и с ними Катерина, отыскивая разбежавшихся коров. Постепенно ливень затих. Лес озарился солнцем и заблистал мокрой листвой и огоньками капель, обильно падающих с ветвей. Мокрое платье на плечах Катерины слегка задымилось, высыхая под солнцем, но тут же широкая еловая лапа, которую Катерина зацепила нечаянно, снова облила ее густым дождем. В затихшем лесу голос доярки звучал знакомо и приветливо, и коровы, успокаиваясь, выходили на этот голос или откликались из кустов.

Николай Иваныч, сам промокший до нитки, сочувственно поглядел на Катерину:

– О-ёй! Беги домой, Катерина! Застыла, небось!

Мокрое платье неприятно прилипало к спине и к плечам, тапочки хлюпали, расцарапанные ноги саднило. Но щеки блестели, как полированные, и горели румянцем.

– Ничего! – засмеялась Катерина. – Обсохну, не сахарная.

– Когда ж обсохнешь? День-то прошел, вечереет.

День прошел!.. День-то прошел! Тот самый день, которого она ждала… Душно и тесно стало на сердце у Катерины. Ведь если бы поспешила, убежала бы вместе с доярками… Катерина, словно затуманившись, приподняла одну бровь, усмехнулась с легкой грустью, глядя без цели в зеленую чащу. Смутно ей было в эту минуту, будто ждала праздника, а праздник-то взяли и отпраздновали без нее. И все-таки Катерина знала только одно: повторись еще раз такой же случай в жизни, и опять она поступит так же, как поступила сегодня.

Катерина помогла пастухам выгнать стадо из лесу. Солнце склонялось к вершинам. Лиловые клочья тучи медленно уплывали и таяли в темнеющей синеве.

– Иди-ка, Николай Иваныч, в табор да надень сухую рубаху, – сказала Катерина, – и ты, Витька, беги. А я с коровами побуду.

И как ни отказывались пастухи, не переспорили Катерину. Один – стар, другой – мал. А она сильная, здоровая, и платье на ней почти высохло. И коровы успокоились, рады свежей траве, не поднимают головы…

Катерина отправила пастухов, а сама принялась бегать взад и вперед по опушке, чтобы согреться.

– А ну-ка, перепрыгну через вон тот пень или нет?

Катерина разбежалась, приподняла мокрый подол и перепрыгнула через широкий еловый пень.

– А ну-ка, через этот?

Березовый пень был повыше, но Катерина и через него перепрыгнула. Ей стало жарко и весело. Хотела и через третий перепрыгнуть, да спохватилась: а вдруг кто-нибудь увидит? Вот- то смех поднимут!

Витька, уже во всем сухом, прибежал в стадо.

– Беги домой, – сказал он, – тетка Прасковья тебе скорей велела. Ступай сушись!

Катерина засмеялась:

– А что мне сушиться? Я уже высохла.

– Катерина, Катерина, – сказала ей стоявшая на крыльце Дроздиха, – и где же ты была! А ведь Сергей Рублев приходил! Ух и парень – соколиного полету! Шел, вишь, мимо да от дождя прятаться к нам забежал. Уж Антонина ему и то и се, а он то в окно, то в дверь: зырк, зырк!.. И ничего не спрашивает. Чудно! А нас не обманешь, мы всё видим. Так и ушел, не дождался – на работу, вишь, нужно, опаздывать нельзя!

Катерина слушала ее, а сама расплетала косу, чтобы она поскорей просохла. И, ничего не ответив Дроздихе, распустив влажные волосы, осталась стоять на ветру. Дроздиха договорила свое и ушла. А Катерина стояла, слегка запрокинув голову, и, разбирая руками нежные пряди, подставляла их ветру. Был! Ждал! Что еще нужно для счастья, когда и от этого сердце полно до краев!

Подступила горячая уборочная пора. Еще не закончился покос, а уж хлеба побелели. Колхозники так и жили в поле с зари до зари: косили траву, сушили сено, возили, метали стога… А там уже и жнейки застрекотали, замахали крыльями и комбайны вышли на широкие поля.

Тоню и Дроздиху на горячее время вызвали из табора и отправили в поле. Тетка Прасковья часть Тониных коров приняла на себя, а часть разделила среди оставшихся доярок.

Но и тем, кто остался, уже не было привольных часов: ни почитать, ни подремать на солнышке, ни побегать по лесу… Подоили коров – и беги на ближайшие лесные делянки, где еще не убрано сено, помогай ворошить, помогай сгребать.

Толстая тетка Аграфена очень уставала. Она обливалась потом от зноя, но все поднимала и поднимала на граблях большие охапки сена.

– А ты помаленьку, помаленьку, – говорила ей тетка Таисья, – не жадничай, по силам бери.

– Да что «не жадничай»! – возражала тётка Аграфена. – Вон какая погода стоит золотая – тут-то и ухватить сенцо!

Охала потихоньку и Прасковья Филипповна – трудно ей было чуть не бегом бегать на пастбище, а оттуда – на покос, а с покоса – опять на пастбище…

– Года мои ушли, года ушли, – повторяла она, утирая фартуком белое, никогда не загорающее лицо, – силы не те… И сна маловато. – И бледные глаза ее смотрели жалобно из- под слипшихся от влаги и торчащих стрелками черных ресниц.

Лишь Катерина улыбалась да напевала – у нее и силы хватало и сна ей хватало. Ее округлые, почерневшие от загара руки легко управлялись с работой. Только лицо немножко осунулось, стали заметнее скулы да как будто светлее и шире стали глаза.

Погода стояла счастливая для уборки – солнечная, жаркая. Сено не залежалось – убрали. Загребли последний укос на лесной поляне, сложили последние скирдушки.

– Вот и передохнем! – сказала Таисья. – Свое дело сделали…

– Ох, чуть душа с телом не рассталась! – облегченно вздохнула Аграфена. – Сейчас брякнулась бы под кустики заснула бы на три дня!..

– Подожди засыпать, – ответила ей Прасковья Филипповна, – может, завтра за жнейкой вязать пойдем, пшеница тут недалеко. Вот поглядишь, сегодня кто-нибудь из бригадиров с нарядом прибежит…

Катерина шла сзади всех с граблями на плече и раздумчиво любовалась веселой солнечной зеленью леса. Кажется – все деревья зеленые, а если приглядеться, то ведь у каждого своя зелень. Катерина впервые сделала это открытие, и ей стало радостно, словно она получила подарок. У каждого – своя! У елки – своя, и у березы – своя. Осина тоже по-другому окрашена. А трава? И у травы свой цвет, да еще и не одинаковый-вон какой яркий, светлый на солнце, а в тени – густой, в синеву…