Павел Виноградов - Странные существа (сборник)

Но именно после их визита у мамы вырвалось нечто, позже оказавшееся моим (и Бог еще знает чьим) приговором:

– Боженьки, третий! – она глянула на меня безумными глазами и с силой вдавила мою голову в водянистый бюст.

Маман женщиной была положительной, домовитой, вполне осознающей свое высокое положение, и идеологически подкованной – в институте была комсоргом всего курса. И теперь, кроме домашних дел, на ней лежала общественная нагрузка – в местном Дворце пионеров вела кружок моделиста-конструктора, где всегда появлялась в строгом платье, с институтским значком, и раз в месяц устраивала дополнительные занятия по патриотическому воспитанию, на которые дети обязаны были являться под страхом исключения из кружка. Так что уже одно упоминание ею Бога, а, тем более, страх в голосе и сумасшедше расширенные зрачки казались совершенно чуждыми её светлому образу.

Конечно, это можно было объяснить потрясением от гибели отца. Ведь ни до того, ни после, до самой своей скорой смерти от разрыва аорты, при мне она ничего подобного не позволяла. Теперь-то мне кажется, что некоторые факты из истории отцовской семьи она получила от свекрови, суеверной деревенской старухи, которая позже и мне кое-что рассказала. Папа же эти дела скрывал тщательно, не упоминал ни в автобиографиях, ни по пьянке, ни, я думаю, в постели. Конечно, не из-за налёта чуждого мистицизма, а от политически скользких сопровождавших обстоятельств.

Меня не очень впечатлили намеки на тяготеющее над моей головой могущество неведомой силы. Архангеловой трубой они прозвучали лишь, когда проклятие рухнуло. Суть в следующем. Родная и великая сибирская река методично уничтожала представителей мужской линии моего рода. Начиная с прадеда. На одной ноге коротая заслуженный отдых, как-то раз ненастным вечером он то ли решил искупаться, то ли просто перелетел через ограду набережной, и утоп. Поскольку усопший герой крепко любил выпить, окружающие лишь огорченным цоканьем языков отметили несчастье. Покрытый красным знаменем гроб проводили друзья-однополчане, но для прощания не открывали – бабка потом шепнула мне, что слишком уж у покойного было страшное лицо.

Сыну же прадеда, то есть, моему деду, повезло куда меньше. Хотя сначала, казалось, что он счастливец: арестованному СМЕРШем на фронте за пораженческие взгляды, высказанные им ещё в школе, задолго до начала войны, срок ему по чьему-то недосмотру определили отбывать на малой родине. Потом бабке поведали дедовы сосидельцы, как на берегу, где вкалывали на лесосплаве, небо и землю пронизал его примитивный вой. А когда они со всех ног достигли точки его зарождения, деда не было уже, одна река, урча и пустынно, катила себе в Ледовитый океан.

Третьим был папа, а я, бедный, даже остался вне классической русской пьяной триады. Однако не думаю, что там, где я встречусь со своими покойными родственниками, будет изобилие водки и всяческих разносолов.

Долгое время мне на всё это было наплевать. Став круглым, но совершеннолетним сиротой, я удачно отмазался от армии, бросил институт, и занялся мелкой фарцой, а также распродажей кое-каких оставшихся после родителей мелочей. Дохода с этого мне вполне хватало на то, чтобы предаваться асоциальному образу жизни – бухать на чердаках, палить анашу в скверах и покупать вино для готовых к употреблению девиц. Но занесло меня в один прекрасный день на дикий брег реки великой.

Знаете, как это ни странно после всего случившегося, я люблю эту заразу. Реку то есть. Жила родины, кровь которой грязна так же, как в жилах моих. Или вот еще образ: бесконечный во времени и пространстве транквилизатор, неторопливо и неуклонно втекающий в невидимый глаз на моем лбу, с моей отравой мешающий свою, и если есть покой, живет он лишь в этом смешении.

Короче, сидеть на бережку я любил.

В роковой раз имел я при себе двухлитровую ёмкость с пивом разливным, а также пакетик «тувинки» – косяка на четыре. Я – угрюмый, перспектива нарезаться в одиночестве радовала. Сияло солнце летнего полудня, но под дикими ивами заброшенного пляжа жила прохлада. Между тем место было тревожно. Некогда на краю города заложили рабочий поселок, причем произошло это раньше, чем спланировали колоссальный завод. На гипотетическом гиганте должны были трудиться гипотетические поселяне. А дамбы и пляж для их культурного отдыха насыпали еще раньше, что подтверждает: право граждан на отдых – действенная составная нашей Конституции.

Однако план завода где-то почему-то не утвердили. Право на труд претерпело урон, а поселок совтруженников обернулся тремя блочными халупами, где обитала кучка спившихся пенсионеров, бичей, с зон откинувшихся урок и прочих приличных людей. Здесь, почти в каждой грязной пещере «гостиничного типа», в неурочный час за твою десятирублёвку охотно выдавали пузырь водовки. А ещё я знал одного местного цыгана, у которого всегда можно было разжиться хорошей «травой», а то и добрым кропалём гашиша. За этим я, собственно, сюда и припёрся, достигнув богомерзкого шалмана после долгой поездки на разваливающемся троллейбусе.

За два десятка лет перегороженная дамбами протока между берегом и небольшим островком частично заболотилась, в крутых песчаных склонах гнездились ласточки, по зарослям сновали суслики. Ночами аборигены предавались тут мордобою и поножовщине, рассветные трупы были в глазах милиции столь же привычным делом, сколь битые бутылки. Но днем здесь было безлюдно. Я, грешный, сидел на бревнышке напротив бывшего островка, пыхтел себе косяком, запивая терпкий дым основательно разбавленным на ближней пивточке напитком, и плавно погружался в привлекательный омут тихого конопляного безумия.

Пока она не пришла.

Я и не понял, откуда. Вот её не было, а вот она уже передо мной. Какое-то время я просто наблюдал, будто в кино. Пришибленный анашой, на минуту я действительно уверился, что смотрю странный фильм, и увлёкся им. Как-то, будучи в похожем состоянии, я включил дома свой старенький «Рубин» и долго не мог понять, что происходит на экране. Но зрелище потрясло и заворожило меня. Фантастическая фигура в пышных одеждах и страхолюдной маске выделывала на странной сцене медленные па, томительно-тягуче двигая копьем с длинным стальным наконечником. И этот нелепый танец был столь отточен и внушителен, что меня накрыл знакомый каждому курильщику «травы» иррациональный ужас. Я быстро выключил телек, а на другой день прочитал в программе, что в это время показывали передачу о японском театре Но. С той поры заинтересовался я и этим театром, и Японией вообще.

Так вот, теперь, на неряшливом песке преступного пляжа, я остолбенело глядел на невесть как оказавшуюся здесь совсем юную девушку, двигающуюся так же медленно, причудливо и потусторонне грациозно. Она как будто и не интересовалась мною, величественно кружила, с каждым кругом, тем не менее, оказываясь все ближе. А сама была девочка как девочка, только очень мокрая. Плотно придавленный пластами эйфории, я осознавал её по частям, лениво сводя их в целое. Бледное серьезное личико. Прикрытые длинными чёрными ресницами глазки. Тёмные волосы, наверное, роскошными были в сухом виде, а сейчас ветерок мотал их слипшиеся жгутики близ белых щек. Бесформенное платье, а, скорее, мокрый балахон, во многих местах откровенно облегал худощавую фигуру. Вдобавок он кое-где зиял прорехами, щедро открывая тело.