Йохен Шимманг - Новый центр

Похоже, он прочитал на моем лице ошеломление от увиденного.

— Да, — сказал он, — жилище дьявола представляют себе обычно несколько иначе. Как мрачное место, вдобавок пропахшее серой. Но я предпочитаю вот это.

— Я не сказал, что вы — дьявол.

— Но возможно, его адвокат. Advocatus diaboli. Пойдемте, я попросил заварить чай.

Эти его слова подтолкнули меня к двум выводам. Во-первых, услышав из его уст выражение «advocatus diaboli», я внутренне слегка сжался и на секунду поверил, что Кольберг подслушал, что я говорил черной собаке неподалеку от его дома. Конечно, это было невозможно, а само выражение употреблялось по отношению к нему довольно часто, так что образ лежал на поверхности. А то, что он попросил приготовить чай, означало, что не все мои фантазии перед дверью оказались пустыми: у него есть служанка.

От передней мы прошли через большое светлое помещение, где до потолка высились стеллажи, набитые книгами, и перебрались в комнату поменьше, где вдоль стен тоже стояли заполненные книгами полки. Приотворилась дверь на террасу, и показался кусочек сада, точнее, небольшого парка, и тогда я увидел, что участок Кольберга выходит прямиком на озеро — за зеленью газона его серая аспидная поверхность отливала серебром.

Мы уселись за белый стол, на котором уже стоял чай и корзинка с печеньем. Черные стулья из гнутых трубок были выполнены в стиле «фрайшвингер» [28] От нем. Freischwinger — «свободно парящий»; «фрайшвингер» — стул из гнутых трубок без задних ножек, который под тяжестью сидящего мягко пружинит; дизайн разработан Марселем Бройером. . Постепенно я начинал понимать, что Кольберг все свое честолюбие сосредоточивал на том, чтобы обставить виллу изнутри в полном соответствии с ее внешним обликом.

— Часть моей библиотеки вы уже видели, но основное собрание наверху. Прежде чем мы туда направимся, скажите мне, пожалуйста, каковы приблизительно ваши условия и на что вы рассчитываете?

Я мог бы сослаться на то, что, прежде чем договариваться, надо бросить хотя бы беглый взгляд на его книжные фонды. Зандер обозначил мне две суммы для ведения торга, начальную и окончательную, которую ни в коем случае нельзя превышать. Назвать окончательную сумму следовало только после серии промежуточных шагов. Итак, я назвал начальную сумму и был совершенно сбит с толку, когда Кольберг ответил:

— Нормально, да, мне это подходит.

Я чуть было не проговорился, с языка готов был сорваться вопрос: «Вы что, так сильно боитесь? Хотите побыстрее смыться? А что будет с домом и со всем, что в нем?»

Словно услышав мой невысказанный вопрос, Кольберг произнес:

— Дом уже фактически продан. Остались небольшие формальности.

И в следующей фразе тоже прозвучал ответ на вопрос, которого я не задавал:

— Я уезжаю из страны, которой я больше не нужен.

Меня почти испугал его плаксивый тон, наполненный жалости к самому себе. Позже отчетливый отпечаток этой интонации можно будет найти в дневниках, которые он вел, — они сливаются прямо таки в оргию самооправдания. «Тогда я в меньшей степени поступался самим собой и благородством своих мыслей, нежели Платон во время своего сицилианского путешествия». Благородством своих мыслей, вот это да! Сравнение, разумеется, с Платоном, среди менее возвышенной компании Кольберг себя не мыслит. И потом эта манерная форма «сицилианский» вместо привычной «сицилийский». Или: «Кто истинный преступник? Кто привел к власти этого Генерала? Каким образом это адское падение обернулось такой грязью?» Адское падение в грязь, это сильно. Все зависело от судьбы и высших сил, читалось между строк, я ничего такого не делал, я хотел чистоты, я умываю руки.

Мы поднялись на второй этаж, разделенный на три помещения: кабинет Кольберга, гостиная, спальня Кольберга, повсюду полно книг. Была здесь и маленькая ванная, большая находилась внизу. Кольберг пытался объяснить мне систему расстановки, а я замирал то перед одной, то перед другой книгой. Внезапно меня охватило неодолимое желание как можно скорее избавиться от этого сочувствующего только себе самому и одержимого только собой человека — и я кивал в ответ на его слова, не задавая никаких вопросов. У меня в голове созрела фраза, которая так и просилась на язык, и я сжал губы, чтобы она ненароком не вылетела наружу. Человек, который бросает в беде столь грандиозную библиотеку, как ваша, — должно быть, очень плохой человек, вот что я хотел сказать. Эта фраза, которую я с трудом удерживал в себе, поразила меня самого, ведь хотя я уже давно читаю книги, до последнего времени я не имел к ним столь сильной внутренней и уж точно никакой профессиональной привязанности. Я был и оставался коммерсантом и лишь иногда с некоторой ностальгией вспоминал свои прекрасные аахенские годы. Немного рассердило меня и то, что Кольберг с ходу согласился на первое же предложение и не дал мне блеснуть умением торговаться.

— Господин профессор, — произнес я нарочито деловым тоном, — мы должны еще решить, как и когда будут вывезены книги.

Кольберг кивнул, прервал экскурсию, и мы снова сели за стол на первом этаже. Мы обговорили перевозку, для которой придется брать напрокат машину побольше, чем старая таратайка анархистов, которая не выдержит такого груза.

В тот момент, когда я собрался уходить, в комнату вошла женщина. Совсем не служанка со строгим лицом, какую я представлял себе, стоя перед входной дверью, а молодая особа на высоких каблуках, самое большее лет двадцати пяти, которая обратилась к Кольбергу:

— Я уезжаю, Оливер. Буду часа через три.

Оливер, она сказала «Оливер», не «Оли», не «папа» и не «папуля», так что все мои сомнения развеялись. Кольберг произнес:

— Разрешите представить вам Мариэтту. Мариэтта, это господин Андерс, который заинтересовался нашей библиотекой. Он покупает ее.

Разумеется, я тут же вскочил и подал даме руку. Она была небольшого роста и, конечно, отнюдь не голая. На ней была светлая юбка, красный джемпер из тонкой шерсти, возможно — из кашемира, с вырезом декольте, и сверху черный шерстяной жакет.

— Мариэтта едет в центр, она может вас подбросить, — сообщил Кольберг.

Я отговорился тем, что хотел бы еще прогуляться вдоль озера. В одиночестве, добавил я, чтобы Кольберг не вздумал составить мне компанию. Поблагодарил за предложение, втайне надеясь, что Мариэтта нас немедленно покинет, а то я глаз от нее отвести не мог.

Она действительно тут же ушла, и Кольберг чуть заметно улыбнулся мне, но с безмолвным триумфом во взоре. Он определенно заметил мое возбужденное состояние, да и от Мариэтты оно не укрылось. За окном из гаража выехала маленькая английская спортивная машина темно-зеленого цвета. Я все еще стоял, потом, сделав над собой усилие, подал Кольбергу руку. Он нехотя встал, лицо его вдруг опало и постарело. Кольберг проводил меня до дверей.