Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 1

Мысли эти сгустком сожаления, женского бессилия перед событием, что настигло их обоих, вспыхнув, пронеслись, оставляя лишь осадок отчаяния. Но были двое, кому в этих событиях повезло. Полина невольно ощутила некоторое облегчение: ничего не нужно было рассказывать отцу Лены и Андрею. Первый погиб, второй пропал.

Она тяжело вздохнула, прикрыла лицо руками и тихо закачалась:

– Эх, Андрейка, Андрюшенька. Мальчишка ты неприкаянный. Совесть ты наша. Что же ты уперся-то в нас? – Руки чуть опустились, освободив мокрые глаза. – Столько девок хороших… Это ты довела его…

Лена подняла голову.

– Ни денег, ни карьеры… вся его писанина никому не нужна… мол, другие… Чокнулась со своей славистикой… эти симпозиумы, деловые встречи. Бизнес-леди… мать твою… своя карьера, свой фонд… не муж, так я!

Полина не сдержалась. Она поступила так, как и поступает всякая женщина в минуты отчаяния, когда поиск ответа на вопрос: «Что делать?» упирается в рациональность. И эта рациональность, выручая, защищает от тех, кто пусть невольно делает женщину виноватой. Говоря, что тебе, именно тебе, а не кому-то жить дальше. Кормить завтраком мужа, собирать детей в школу и провожать, провожать, и провожать. И лишь очень редко встречать… что-то или кого-то, считая праздники.

Как и каждый из нас, понимающий как надо поступить, поступает порой совершенно иначе, так и она, уже забыв, отодвинула обдуманное в эти минуты.

– Ну, я-то только расчётлива… – простонала Полина, – как говорится – выбор невелик. А ты и красива. Гремучая смесь! – По крайней мере, так, она вспомнила, считал Борис Семенович. Я тебе еще расскажу, как ты стала заведующей кафедрой. И куда дела предшественницу – нормальную, интеллигентную бабу. Втихаря-то, до сих пор вспоминают. Проглядела она змею… Потом второй аборт… Здесь уж ты сама. Расчитала.

Елена вздрогнула, повернулась и попыталась что-то произнести, но не смогла.

– Да, да! Второй. Не смотри так! Продолжать? Или хватит?! Ты скажи, когда в последний раз домой вовремя приходила? Молчишь?

– Моя работа…

– Работа? Ну, хорошо… не помнишь, так я напомню. Именно так ты говорила всем! Но я-то не Андрей. Мне голову морочить не надо. Я всё это проходила. Да что там, последнее время моим Валентином запилила, мужики только сблизились. Ох, сколько я на это сил положила! А тут… встречаться перестали. Виновным чувствовал себя во всём… а тебе выгодно было его чувство, поддерживала, растила. В своё оправдание-то! Издевалась. Даже мой возмущался. Рыльце от пушка чистила! Таял парень на глазах. О господи! – Она хлопнула руками по коленям. – Исчез он. Исчез! Да что Андрей…

– Когда?!

– Неделю как…

Обе снова замолчали.

– Тебя послушать, – как-то глухо, через силу выдавила Елена, – получается, мы делимся на две категории. Тех, которые ни перед чем не остановятся ради успеха – это я… и ради замужества – как ты.

– Если бы так… если бы все… – протянула Полина, – я бы уверилась в том, что счастья нет. Только есть и другие… а твоя Толстова… Галина Николаевна… Это ж тебя угораздило… то есть нас. Значит, больны – мы. – Резко ответила она. – Господи! Нормальные бабы! Живы-здоровы, руки-ноги целы. Друзья, знакомые… чего желать-то?! Ну чего?! Скажи? Неужели все это было и теперь уже нет?.. И не будет? Это, что ли, хочешь сказать?!

– А ты-то чего злишься? – через пару минут Елена, казалось, взяла себя в руки. – Ну, я… понятно… а ты-то?

– Да я ж тебя в покое не оставляла. Триста раз предупреждала. А накануне… как пропасть ему, всё тебе высказала. Как сегодня. – Она снова хлопнула руками по коленкам: – Теперь всех собак на меня повесят! Довела, дескать, бабу… не отмазаться.

– Скажи, – тихо спросила Лена, – а дети у меня есть… были?

Полина отрицательно покачала головой и выдавила:

– Первый-то аборт еще до замужества. Был на потоке такой герой… Чарли прозвали. Сынок одного из Иркутских воротил, того, что построил базы отдыха по дороге на Байкал. В мутное время торговал памадой да презервативами… в киосках… пожалуй, единственное доброе дело за всю жизнь. Мерзкая личность, как и папаша. Ну, а ты возомнила… или уж что там было на уме… Интеллигентнейшая семья! Короче, вляпалась. Как Лермонтов на дуэли.

– Ужас! Ужас! – Елена, сдавив виски, замотала головой.

– Отговаривали… хором. Но и папенька с сынком в покое не оставили. Пока не добились своего. Мать чуть с ума не сошла. Да-а-а, карусель была еще та. – Подруга печально улыбнулась. – Срок-то поздний уже был… Борис Семенович тебя в Москву возил – только там брались. Сам не свой вернулся. Это мне Галина Николаевна потом рассказывала.

– А ты?

– За Андрея вышла.

– За моего?!

– За кого же?! Он от вины перед моим-то, бывшим, не мог избавиться. Была причина. А тут еще ты. Андрей тогда сам не свой был. Ведь любил тебя. Курс бросил, уехал куда-то на Север… через полгода вернулся. Как-то само собой получилось. Жалко стало. Мы, бабы, на это падкие. Ну и мужик… таких уж и нет… золото! Да видать жалость не любовь… не сложилось. Отец-то твой тогда и начал сторониться людей…

– А что отец? Мама без подробностей… только плакала.

– Значит, не хотела. Железнодорожная катастрофа. «Красная стрела». Наверное, с год как. Тела не нашли. Месиво. Так и похоронили, неизвестно кого. Но последнего мать не знает… это мне Валентин рассказал. – Она вздохнула. – Пошли, что ли на завтрак? Кофе-то, наверное, остался.

Выпив по чашке, они вышли на воздух.

К обеду, разговаривая и вспоминая, а именно это нужно было подруге по мысли Полины, женщины незаметно вышли вдоль берега к небольшой деревеньке. Всего несколько маленьких, но аккуратных домов, чуть изогнутая по зеленому косогору улица с конторой или бывшим клубом на самом верху – вот и всё, что попадало на глаза. Выразиться «окинуть взглядом» было как-то неуместно, настолько камерным смотрелся пейзаж. Только синеющие вдали сопки, набычившись спусками друг к другу и теряя цвет, неожиданно подтолкнули Полину к замечанию:

– Эх, где современные передвижники? Потчуют всякой дрянью, ребенка некуда повести. Пейзаж вообще перестал быть модным.

– Да разве может быть мода на совесть?.. – спросила Елена, остановившись.

– Я говорю о пейзаже…

– И я о нем же… о фоне жизни, ее части.

– Может, может. И всегда была. Как и совесть. Сегодня – называют так. Завтра иначе. Государя с малолетним царевичем и дочерьми добивали по совести. Мода такая была. Называлась «революционная целесообразность», будь она неладна, – уже привыкающая к образу мысли подруги зло ответила женщина.

– Нет. Это мода на способ… как заглушить ее, совесть-то… – протянула Лена.

– Может и так. «Пишут и пляшут ведь не для себя, а чтобы продать. Совесть-то. Одни доплясались до министров, другие – до яхт, третьи до «заслуженных». В каждой картине, книге, особняке – ее частичка». – Она пристально посмотрела на Лену, проверяя – цитата принадлежала Борису Семеновичу.