Евгений Кривенко - Серые земли Эдема

— Подводником. — Нестор выпил стакан до дна и поставил на стол. — Нам тоже вино давали, только сухое. Такое полагается на атомных подлодках, а я служил на дизель-электрической. Такие трудно обнаружить, почти бесшумны. Ходили к берегам Америки, там ложились на дно и дежурили с ракетами наготове. По лодке передвигались в войлочных тапках, чтобы американцы по звуку не засекли. Отбывали дежурство и уходили, а на грунт ложилась другая подлодка. Интересно, сейчас туда ходят?

— Вряд ли, — сказал я, чувствуя сонливость, в голове словно отдалённо шумело море. — Не на что, все деньги разворовали.

— Да, — усмехнулся Нестор. — Это раньше американцы нас опасались. Мне замполит по секрету сказал, что если начнётся война и нас подобьют, то у него и командира есть приказ — взорвать ядерные боеголовки. Пол-Америки смыло бы к чертям собачьим. Хотя, наверное, травил — боеголовки на ракетах так устроены, что если и подорвать, ядерного взрыва не получится. Сначала взрыватели должны стать в боевое положение при запуске… А может, проверял: не сболтну ли кому? Любили у нас проверки устраивать.

Стёкла веранды были горячими от солнца, но из открытого окна вдруг словно потянуло морозным воздухом. На миг мне сделалось зябко, представилась сцена из американского же фильма: гигантская волна, рушащаяся на небоскрёбы. Но я отогнал видение прочь.

Не знал ещё, что таким холодом веет ветер из будущего…

Вино разморило, и мы подремали в своём сарайчике. Проснулись к вечеру — на тёмно-синем небе появились звёзды, а море спряталось в темноту. Мы приоделись и вышли, приятелю не терпелось завести знакомство с девушками.

В парке горели фонари, гремела музыка. Мы сели на скамейку возле танцплощадки, и я вдруг испытал странное чувство — не то ожидание, не то страх… В темноте светились красные огоньки. Цветы?

На соседней скамье сидели две девушки, одна временами покашливала, и Малевич оживился.

— Знак подаёт, — прошептал он.

Поднялся, подошёл к девушкам и о чём-то спросил. Послышался смех, одна из девушек ответила. Вскоре Малевич обернулся и махнул мне рукой.

Одна девушка оказалась брюнеткой, а другая блондинкой. Надо было разговаривать, но я не мог ничего придумать и спросил о красных огоньках. Светлая — оказалось, что её зовут Кира [2] Кира — Госпожа (греч.) — несколько надменно ответила, что это цветут кактусы.

Мы отправились танцевать. Малевич не отходил от брюнетки, та была развязнее и казалась легко доступной, а мне досталась блондинка. Она танцевала слишком хорошо для меня: светлые волосы метались в такт движениям гибкого тела, серые глаза смотрели насмешливо, и я чувствовал себя неловко.

После танцев пошли гулять. Парк был разбит вокруг старинного дворца не то восемнадцатого, не то девятнадцатого века. Тонко пахли цветы, из-за чёрных ветвей блестела луна.

Мне не хотелось разговаривать, Кира тоже молчала. Мы шли по тропке меж кустов роз, и неожиданно просветлело — мы оказались на верху мраморной лестницы.

Лестница спускалась во мрак, словно земля тут обрывалась в темноту космоса. Над белыми ступенями высились чёрные кипарисы, а по сторонам лежали и сидели, глядя на серебряную луну, мраморные львы.

Мы остановились…

И вдруг я испытал странное чувство: мне почудилось, будто мы оказались в заколдованном саду на краю земли, где никогда не бывает дня. Вечно луна сияет над белым каскадом ступеней, и вечно на неё глядят мраморные львы…

Кира вздохнула, наваждение исчезло, и мы продолжили прогулку. Вскоре парк остался позади, вокруг засияли огни, у входа на полутёмную улочку девушки остановились — они были из пансионата неподалёку. Мы с блондинкой простились довольно сухо, а Малевич возвращался домой взбудораженный, явно получил от брюнетки какие-то авансы.

На следующий день мы долго лежали на пляже, а потом до вечера отсыпались. На улицу вышли, когда закат уже розовел на белых утёсах Ай-Петри. Скоро угас, и сумерки накрыли серым пологом причудливые башни дворца.

Малевич потащил меня к пансионату. Я не особо хотел снова видеть девушек, но вышло так, что светловолосая Кира опять оказалась рядом со мной, а Малевич со своей более податливой спутницей скрылись в тёмной глубине парка.

Мы пошли гулять по оживлённым улицам. Я купил Кире мороженое и, когда вытрясал мелочь, на ладонь случайно вывалился фиолетовый цветок — так и пролежал всё это время в бумажнике. Кира склонилась к моей руке и осторожно взяла засохший цветок, волосы мимолётно пощекотали мою ладонь.

Лёгкий электрический ток…

— Какой красивый. Где ты его нашёл?

— Подарили, — неуклюже ответил я, думая, что последуют расспросы, но Кира молча разглядывала цветок.

Он хорошо сохранился, и мне показалось, что лепестки замерцали, а на лицо Киры упал слабый свет, но, скорее всего, это рядом вспыхнул фонарь.

Кира вернула цветок и после неловкого молчания предложила пойти за алычой в заброшенный сад. Мы поднялись по тёмной улице, калитка оказалась запертой, и надо было перелезать через полуразрушенную стену. Я перепрыгнул первым, подал девушке руку и с досады на бездарно потраченное время дёрнул Киру так, что она ударилась коленкой о камень.

— Ой! — вскрикнула она, присев на корточки и обхватив колено руками.

Я нехотя открыл рот, чтобы извиниться…

И замер.

Свет фонаря едва пробивался сквозь листву над нами, но лицо Киры словно озарилось. Непонятно, откуда взялся этот свет — в темноте тонула земля, стволы деревьев, даже платье девушки, и только её лицо казалось светоносным овалом. И в глазах возник таинственный блеск — то ли выступили слёзы, то ли в глубине замерцали огни…

Моё сердце захолонуло. С непонятным чувством я тоже опустился на корточки, опёрся рукой на землю и ощутил упавшие с дерева круглые плоды алычи.

— Какой ты жестокий, — сказала Кира. Но в её голосе не было раздражения, лишь нездешней красотой светилось её лицо в этом тёмном саду, куда больше ни на что не падал свет…

Я тогда не знал, что впервые увидел свет Сада. Тому, кто увидит его, никогда не стать прежним — даже если захочет. Отныне ему идти по иным дорогам, где будут странные встречи. И путь он закончит не скоро.

Но ничего этого я тогда не знал…

Алычи мы так и не набрали, я проводил Киру обратно к пансионату. Она слегка прихрамывала и опиралась на мою руку.

На следующий день я проснулся с непонятным томлением, без особой радости поплавал в море, а после обеда, купив букет роз, поспешил к пансионату, где жила Кира.

Наверное, в советские времена тут был санаторий: дощатая веранда, обшарпанные стены. Никого — все отдыхали. Тёмные кипарисы стояли вокруг, загораживая море.

Я отыскал окно Киры (вчера помахала из него рукой) и, сорвав несколько стручков акации, бросил в стекло. Некоторое время ничего не происходило, затем в окне появились светлые волосы и улыбающееся лицо Киры. Она кивнула, и я вернулся к теннисному столу под шелковицей, сердце сильно билось.