Евгений Кривенко - Серые земли Эдема

Надо перекусить, в рюкзаке есть немного хлеба и колбасы, а потом заняться костром…

Стал снимать непослушными руками рюкзак, и тут в волнах позёмки у края леса промелькнуло что-то квадратное.

Я застыл, не веря глазам: неужели жильё?.. Порыв ветра словно отдёрнул снежный занавес, и стало видно — избушка, наверное, срубленная охотниками или лесорубами. Она сгорбилась под белой шапкой среди елей.

Я свернул к чудом появившемуся дому, с трудом пробираясь по рыхлому снегу. Вовремя оно попалось, из серой мути над вырубкой наползала густая мгла.

Изба оказалась больше, чем подумал сначала — настоящий деревенский дом. Брёвен явно не жалели. Дверь до половины занесло снегом, так что пришлось снять лыжи и использовать сломанную вместо лопаты.

Замка не было, но из-за мешавшего снега я с трудом оттянул дверь. Из темноты пахнуло гнилым деревом и сушёными травами. Когда глаза привыкли, внутри оказалось не так темно: в противоположной стене тускло светилось оконце. Я различил довольно большую комнату — с нарами и печью. Перед печью, по таёжному обычаю, сложена куча поленьев. Если доберётся замерзающий путник, ему будет чем затопить печь.

Я ощутил горячую волну благодарности к тому, кто оставил дрова. Вдруг почувствовал, насколько устал. Сбросил рюкзак на пол, отряхнул с себя снег и занялся печью.

Внутри уже лежала береста для растопки, а рядом с печкой коробок спичек. Я воспользовался своим, хватило ума взять. Когда береста занялась, стал подкладывать тонкие полешки, и скоро в печи загудело яркое пламя, а по бревенчатым стенам замигали красные сполохи.

Я снял отсыревшую куртку и сел на нары, покрытые рваным тюфяком. Из дыр вылезал остро пахнущий мох.

Очень хотелось пить. В мигающем свете я разглядел полку, а на ней закопчённый чайник. С трудом встал, взял чайник и направился к двери. Лицо обожгло холодом, белые искры летели из тьмы. Я набил чайник снегом и поставил на печь. Развернул свёрток с провизией, колбаса и хлеб показались очень вкусными, но было мало. Ничего, завтра доберусь до железной дороги. Как повезло, что наткнулся на избу!

Наконец-то я напился тепловатой воды, затем натолкал в печь толстых поленьев. Сняв промокшие ботинки и носки, пристроил сушиться, а сам лёг на нары и укрылся курткой. Всё тело ныло, но постепенно наползало приятное расслабление. Глядя на сполохи, я вспомнил, как топили печь с Кирой, и вскоре провалился в сон.

Проснулся оттого, что замёрзли ноги.

В печи тлели угли, на полу лежал молочно-белый квадрат, пересечённый крестом. Я встал и подошёл к окну…

Метель перестала, над елями фонарём висит луна. Снег на поляне голубовато искрится. Поверх леса выгибает белую спину сопка, словно огромная ангорская кошка нежится в лунном сиянии.

Снежный мир… Я застываю, очарованный.

А затем слышу звук. В груди холодеет — вдалеке торжественно поют фанфары. Звук близится, становясь оглушительно грубым. На склоне сопки возникает жемчужно-белый столб. В сердцевине сквозит тьма — словно нечто закручивает снег. Снеговой столб тараном ударяет в лес, быстро приближается, и я с ужасом вижу, как несколько деревьев спичками отлетают в стороны.

Стена взвихрённого снега закрывает ели. Я едва успеваю отпрыгнуть в сторону — осколки оконного стекла со звоном проносятся мимо. В лицо ударяет морозная свежесть и… что-то ещё.

Неужели аромат духов?..

Я кидаюсь к нарам и сажусь, накинув на плечи куртку. Сердце бешено бьётся: что это было? Снежный смерч?

Но пока ничего не происходит, лишь из разбитого окна тянет морозным воздухом. Я начинаю дрожать, поднимаюсь на ноги и после долгих поисков нахожу старый мешок. Кое-как затыкаю окно — ели совсем чёрные, а луна светит тускло — и подкладываю в печь дров.

Снова ложусь, всё ещё стуча зубами от холода. Пламя разгорается с трудом, оно угрюмо-красного цвета. Багровые отсветы колышутся по стенам, и я тоже колеблюсь на грани сна и бодрствования…

Слышится чьё-то бормотание. То ли мне снится, то ли на самом деле, невидимые в темноте, двое спорят о чём-то.

— Он видел птицу Гамаюн. К чему бы это? — клекочет один голос.

— Не всех трёх, а только вещую. Но ему не добраться до Сада, глаза выклюем, — со скрежетом отвечает другой.

Снова клёкот:

— Косточки бы ему обглодать.

— Ещё успеем, — скрипит второй. — Может быть, даже этой ночью. Если Госпожа позволит…

— Тише! Она идёт…

Всё смолкает. Огонь в печи совсем никнет, а потом вдруг ярко разгорается. На бревенчатые стены падает красный свет, словно их в мгновение ока увешивают багряные гобелены. Дверь беззвучно отворяется, но оттуда тянет не морозом, а тем же терпким ароматом духов.

Словно на миг падает, и тут же отдёргивается чёрный занавес. Дверь закрывается. Посреди комнаты возникает тёмная фигура: заострённые груди, плавный изгиб бёдер, два зелёных огонька на месте глаз.

Словно ледяная игла вонзается в моё сердце, а зубы ноют. Но я сразу понимаю, кто передо мной, и встаю.

— Ты учтив, — раздаётся грудной голос Аннабель. — Перед женщинами принято вставать. Но перед Владыками положено вставать на колени.

Меня бьёт дрожь, однако я растягиваю губы в улыбке. Вот уж не собираюсь ни перед кем вставать на колени.

— Тут кто-то говорил про госпожу. Пусть ты и госпожа, но не моя.

Аннабель делает движение вперёд, и глаза загораются изумрудами. Чёрная копна волос, красноватый свет обтекает груди, слегка подрагивает на животе…

Аннабель явилась обнажённой, и у меня пересыхает во рту.

— Ах да, — задумчиво произносит она. — Ведь я так и не поцеловала тебя наяву …

— Откуда ты явилась? — хрипло спрашиваю я. — Или ты призрак?

Аннабель улыбается — и зубы вспыхивают, как острые рубины во рту.

— Тот, кого ты зовёшь Климой, послал вслед тебе тёмный луч. Твой начальник не знает, что «чёрный свет» открывает запретные двери. Мне достаточно сделать несколько шагов из своего мира. По этому лучу мы и вернулись на Землю. Это тайна, но ты ни с кем не поделишься.

— Почему? — вяло спрашиваю я. Меня охватывает странное оцепенение, я вижу только колдовские глаза Аннабель и груди, с которых стекает красный свет.

Светящееся лицо Аннабель приближается из темноты, пальцы пронизывают мою рубашку и язычками пламени бегут по груди, горячо касаются бёдер. На моё лицо чёрной завесой падают волосы. Словно огонь охватывает всё тело, и у меня вырывается стон, настолько острое возникает желание.

— Потому что мои волосы коснулись тебя! — слышу я торжествующий голос Аннабель.

И она впивается мне в губы.

Поцелуй — как во сне, что я видел когда-то: долгий и жгучий, и моё тело слабеет, наливаясь истомой, а разум тонет в пронизанной багровыми сполохами темноте. В паху горит, и словно огненная пика встаёт из него.