Гоар Маркосян-Каспер - Все зависит от тебя

Кнеуфи перешел на более медленную дорожку, потом следующую, и через минуту разведчики уже стояли рядом с ним перед воротами. Еще одними воротами в однообразной их веренице. Наверно, он собирается показать производство, перенос которого по какой-либо причине невозможен, подумал Дан. А что если это и есть энергостанция?

Кнеуфи произнес глелльское слово, а скорее, фразу… приветствие, здесь имели обыкновение «здороваться» с дверями, когда Дан услышал выражение, каким пользовались аборигены на входах, оно его весьма позабавило, только позднее он осознал, что подобный способ «общения» тоже один из элементов местной культуры… «Живите долго», — сказал Кнеуфи, и створки разъехались в стороны. Это была не энергостанция. Стены огромного зала, длинного, как станция земного метро, но куда более широкого, были увешаны картинами, тысячами картин, и по всему немалому пространству помещения рядами стояли скульптуры.

— Здесь собрано лучшее из того, что создал наш народ за время своего долгого пути, — сказал Кнеуфи с нескрываемой гордостью.

— Немало, — кивнул Патрик одобрительно.

— Таких залов у нас… — Кнеуфи назвал цифру, Дан перевел ее на интер, не поверил себе и переспросил стоявшего рядом Патрика, нет, он не ошибся, триста шестьдесят восемь… Триста шестьдесят восемь!

— Можно посмотреть? — нарушил общее молчание Маран.

— Конечно. Сколько угодно. Я подожду, — Кнеуфи указал на зал широким приглашающим жестом, а сам прошел к ближайшему из кресел, множество которых стояло вразброску по всему залу, и сел.

Дан предпочел для начала картины. В момент, когда дверь открылась, он вспомнил галерею на Палевой, но сделав несколько шагов вдоль висевших в три ряда полотен, понял, насколько неуместным было бы сравнение. Все равно что вывесить под Сикстинским плафоном коллекцию упаковок и оберток и пытаться проводить параллели. Он шел вдоль картин, восхищаясь, удивляясь и постепенно начиная чувствовать себя жалким со своей пресловутой земной культурой. И ведь он не мог даже оценить то, что видел, в полной мере, с точки зрения формы или техники еще более-менее, но содержание было ему недоступно, он не понимал сюжетов, напоминая самому себе забредшего в земную пинакотеку человека, который не имеет никакого понятия о мифологии и библии. А на этих картинах была, наверно, еще и история… Мысль об истории заставила его поискать глазами Марана, тот стоял неподалеку перед большой скульптурой, при беглом взгляде похожей на огромный ком или, скорее, клубок из переплетенных человеческих тел. Дан оставил картины и подошел к нему:

— Жалко, что он не показал нам галерею раньше. Ты мог бы написать шефу, чтобы он прислал сюда Наи. Тут ведь сущий рай для арт-историка. Особенно, если он намерен заниматься внеземными цивилизациями.

— Наи? — спросил Маран рассеянно. — Сюда?

— А почему нет? Ты ведь сам утверждал, что планета безопасна.

— Одна опасность тут все же есть, — заметил Маран с легкой усмешкой.

— Какая?

— Кнеуфи может напроситься на ответное приглашение.

— Ну уж! Зачем это ему? Что у него, других занятий нет?

— Вглядись в скульптуру, — сказал Маран вместо ответа.

Дан повернул голову. Сплетение человеческих тел, на которое он рассеянно посмотрел на ходу, было, несомненно… Он медленно обошел изваяние кругом.

— А теперь взгляни на ту и на ту… Собственно, и с картинами то же самое.

Дан подумал. Действительно, из каждых трех-четырех картин одна была эротической. Скульптуры и того хлеще. Каждая вторая, наверно.

— Что занимает людей? Что занимало их всегда? — сказал Маран. — Война и любовь.

— И странствия, — добавил Дан, вспомнив старую книжку о вечных сюжетах.

— И странствия, — согласился Маран. — Вперемешку с любовью и войной, правда. Теперь вычти войну.

Нда! Дан помолчал, потом заметил:

— Если даже ее вычесть, из Земли Глеллы никак не выйдет. Получится Эдура. Между нами есть какая-то разница. Недаром модель, которую глеллы предложили эдуритам, не сработала.

— Глеллы никому никаких моделей не предлагали, — покачал головой Маран, — а просто оказали техническую помощь обезумевшим людям, которые только что видели гибель мира и в состоянии аффекта, как выражаются земные адвокаты, готовы были на что угодно. Несчастные, они хотели обезопасить себя от повторных падений, а в результате лишили и взлетов. Впрочем, об этом они не подозревали. Как и глеллы. Ведь конкуренция созданного ими гена с геном гениальности и последовавшее за этим неминуемое выдавливание одаренных людей из общества всего лишь побочный результат. Страшное дело. Тысячелетия истории коту под хвост… Не знаю, поняли ли глеллы, что они натворили. Может, и да, поскольку ушли с Эдуры… А может, и нет, поскольку попробовали переделать и самих себя. Правда, это было через несколько тысячелетий, они, наверно, забыли… Если когда-то человечество погибнет, Дан, вполне вероятно, что это будет побочным результатом какого-нибудь воображаемого действия во благо… Что касается Глеллы и Эдуры, иными словами, глеллов и нас, тут ты, пожалуй, прав. Из Земли Глелла не получится.

— И дело ведь не в том, что мы воинственны, а они нет. Попробуй обратную операцию: прибавь войну. К здешней культуре. Возникнут новые сюжеты, но эротика ведь не исчезнет, она будет просто перемежаться иными вещами не через один, а допустим, три или четыре.

— Это уже от установок. Мы считаем эту сферу интимной, они нет. И откровенно говоря, Дан, я уже перестал понимать, кто из нас прав. Я тебя шокирую?

— Немного, — пробормотал Дан.

— Послушай, я сам удивляюсь собственной реакции. Когда я попал на Землю в первый раз, меня буквально передергивало от открытости сексуального поведения землян. Правда, со временем я привык, но… Мне это не нравится. Как ни крути, а не нравится. Я думал, что это из-за бакнианских традиций, в которых я как-никак воспитан. Но тут… Меня совершенно не раздражают их взаимные ласки, наоборот, я начинаю… благодушествовать. А ты?

Дан думал над ответом недолго, ведь недавно он и сам удивлялся тому же.

— Представь себе, я тоже, — сказал он. — Ну не странно ли?

Маран пожал плечами.

— Странно или нет, но это факт.

— Ну и что?

— Обычно, наткнувшись на факт, я стараюсь найти ему объяснение.

— Да я, в общем, тоже. Правда, мне это удается хуже…

— Ладно, не скромничай! И что же ты думаешь на сей счет?

— Видишь ли, не знаю, как это было в античные времена, но христианский мир, к которому я по рождению и воспитанию принадлежу… я имею в виду не саму религию…

— Понимаю.

— Христианский мир в течение почти двух тысяч лет подвергался беспримерному давлению в этом отношении. Впрочем, это ты знаешь не хуже меня. И хотя в итоге старые нормы стали пересматриваться, и последние полтораста лет мы привыкли воображать себя совершенно свободными от былых пут, я думаю, что где-то в самой глубине души… души, подсознания, если выражаться более современно, или и вовсе в генах… мы, не отдавая себе в том отчета, до сих пор сохраняем часть старых представлений об интимном, как о недозволенном, постыдном. Те, кто выносит подобные вещи на люди, ведут себя так не потому, что это естественно, а бросая вызов кому-то или чему-то. А когда человек сам расценивает свое поведение как эпатаж или, во всяком случае, как выходящее за рамки нормы, это чувствуется, это порождает неловкость и у него самого, и у окружающих…