Владимир Зенкин - Миф о другой Эвридике (СИ)

– Чего это вдруг?

– Не так уж вдруг… – вздохнул Рамин, – Они раза два заводили разговор. Мол, взрослые мы уже, не хотим, чтоб с нами нянчились… мол, будем лучше в гости ходить каждый день… квартира, мол, без призора и всё такое. Разубеждали их, как могли. А сегодня опять – кажется, всерьёз. Очень не хочу отпускать их. Сжились мы уже с ними, привыкли к ним. Да и они к нам…

– Попробуй ещё как-то уговорить.

– Постараюсь. Нельзя им сейчас одним.

– Нельзя, – кивнула Лита.

– Ладно, поеду разбираться.

2. Лора

Она игнорировала автобус и охотно прошлась семь километров от станции, вдыхая вкусный воздух, подтерпченный настоями августовских цветотрав, с детским любопытством, словно впервые, разглядывая зелёные спины окрестных взгорков, впадины старых овражных балок, на ровных местах – небольшие зреющие поля гречихи и проса.

Всё было необычно другим сегодня. Всё? А если это она сегодня была другая и необычная? Если…

«Ну вот, опять», – попыталась засердиться на себя Лора.

Маленькое, хитрое словечко «если», словно лохматый, шебутной, весело виляющий хвостом щенок, вновь вертится перед нею, глядит на неё с наивным вопросом. «А ну-ка брысь! – притворно строго прогоняет его Лора, – Не мешай, не мельтеши. Не верю. Ясно тебе? Не верю! Вот если через неделю… Нет… если через три дня… ладно, если уже завтра… Брысь, говорю!». Щенок «если» скрылся, но он где-то поблизости.

Началось в электричке, на полпути сюда. Она мельком вспомнила про свои «месячные». Они задерживались уже на две недели. Как-то ей в голову это до сих пор не бралось. Голова её до сих пор была забита другим… очень другим. А сегодня вдруг, в электричке… «Уже. На две. Недели. Простая задержка? Из-за последних событий-потрясений? А бывают задержки на две недели? У неё никогда не было задержек на две недели. А если?!».

Она вздрогнула, сердце безответственно встрепыхнулось. «Нет. Неправда! Невозможно… Не сейчас, не сегодня, потом… Это слишком… Слишком страшно – поверить и ошибиться. Не верить – не верить пока. Не думать. Прочь!..».

*

Посёлок заплёскивался садами-палисадами. На Лору смотрели блаженно внимательными утлыми глазками знакомые с детства старушки на лавочках, меланхолично взбрёхивали собаки за заборами. Небо было заволочено облаками, и жара не чересчур досаждала.

Подойдя к отцовскому дому, Лора заметила то, на что раньше не обращала внимания: который год уже не перекрашивается крыша – старый сурик побурел, иссох, тронулся медленными проростами жестяной ржави. Осанистые деревянные ворота, обшитые в ровную «ёлочку» фигурными планками, некогда сияющие звонким лаком, давно потухли-посерели. Калитка расшаталась в петлях, скосилась, лишь с усильем входила в свой паз. Буйно разросшаяся сирень в палисаднике давно нуждалась в обрезке.

Лора вздохнула. Дом, где она родилась-выросла, отвыкал от расторопных мужских рук. Причина того ей была слишком хорошо ведома.

Войдя в калитку, взглянув налево, на палисадник меж стеной дома и забором, она вдруг вспомнила, как четыре года назад, вместе с мамой (ещё жива и здорова была мама) они посадили там, среди цветов, две персиковые косточки – два хитрых существа, упрятанных в роскошные панцири, испещрённые глубокими извилинами – знаками тайного смысла. Косточки были от огромных розовых плодов, которые мамина сестра привезла с юга. Отец говорил, что ничего из них не вырастет – не тот климат; а мама уверяла, что обязательно вырастет, если ухаживать и ждать.

Следующей весной два стебелька пробились из земли и выкинули листочки. Но один не пережил первую зиму. Лора не запомнила, кто его сажал: она или мама. Должно быть, всё-таки, мама. Наверное, всё-таки, мама… Мама не пережила вторую зиму.

Лора повернула в палисадник. Интересно, цел ли тот, другой персик; прошлой осенью был цел, а сейчас? Она как-то даже и не вспомнила в этом году про него – странно… Что странного? Совсем не до персика ей было в этом году.

Маленькое, хилое деревце о трёх веточках росло среди непролазной травы, расти ему было трудно, над ним разбросились беспутные ветки сирени.

Лора подумала, что надо бы сегодня выполоть здесь траву, подрезать сирень, полить деревце. Пока что она сдвинула в сторону одну из нависших веток, зацепила её за соседнюю, чтоб толика солнца смогла доникнуть до верхних голодных листочков.

За этим занятьем она увидела из-за штакетного забора на улице подходившего к дому отца. Отец шёл своей «фирменной» походкой: быстро и мелко, слегка подёргивая ступенями на перешагах, наклонив вперёд голову, сосредоточенно глядя перед собой, не замечая ничего вокруг. Под мышкой он бережно нёс зелёный смятый целлофановый пакет. Походка отца была суетливей, а взгляд отрешённей обычного; Лора прекрасно знала, о чём это свидетельствует: в пакете под мышкой было искомое и найденное.

Он затворил калитку, прошагал мимо палисадника к крыльцу. Лора подождала несколько минут – не идти же за ним по пятам. Своим появленьем она, конечно, слегка испортит ему настроение перед, неизбежным «священнодейством». Но отменить постылую неизбежность ей вряд ли удастся.

Подойдя к веранде, Лора разглядела через стекло, что отец уже сидит за столом (хорошо, что спиной к окну), уже откупорена бутылка, уже подносится ко рту налитый стакан. Она задержала шаг: пускай выпьет – невтерпёж, видать. Только потом постучала в дверь и открыла её.

– Привет. Я, может быть, не ко времени…

– О, Лоруха! – обернулся отец, – Заходи давай, что за церемоны. Садись, ты ж дома у себя. Давно не приезжала, давно…

Глаза отца ещё глубже ушли в подлобье, еще больше затянулись тусклой болезненной зыбью. Но – бодрый, приветливый выблеск. «Ей? Рад приезду её? Надо же! К сему, полстаканчика всё-таки успел хлебнуть – это конкретизирует радость. А бутылку не убирает со стола. Уже не стесняется. Уже привычное дело».

– Чего не появляешься? Работа, что ль?

– И работа тоже. Навалилось всякого. Не продохнуть.

– Неприятности какие?

– Хорошего не чересчур много, так скажем.

– Ну приехала б, рассказала б, что ль… посоветовались. Вместе бы, как-нибудь бы…

«Ага… – не удержались, дёрнулись углы губ к кривой улыбке (быстро отвернуть голову… не заметил), – может быть, и вместе с Зинкой-мачехой сесть, о моём житье-бытье посудачить? Ей понравится. Она любит такое».

Лора отбросила ползучую мысль, рассердилась на себя: «Что ты, в самом деле! Зинка – Зинкой. А на него, зачем уж так. Отец, всё-таки. Отец… Никогда не понимали друг друга. Не слишком стремились понять. А сейчас?.. Сейчас – меньше, чем когда-то. А сейчас – он один. Никого рядом, кто мог бы… Зинка не в счёт, Зинке, кроме себя, на всех наплевать. И на него. Как выяснилось – и на него. Поздновато ему выяснилось. Всё на что-то надеялся. Туго доходило… Дошло. Уже не надеется. Прозрел, наконец. В пятьдесят один год. Нда… И выглядит он что-то совсем неважно. Не только, наверное, из-за пьянства. Похудел-то как… сгорбился. Щёки запали… кожа – с какой-то восковой желтизной. В глазах… нехорошо… слишком пусто, бессмысленно».