Владимир Зенкин - Миф о другой Эвридике (СИ)

Обежав машину, принялся монтировкой открывать другую дверцу, освобождать женщину. Щека, шея и плечо женщины были залиты кровью. Откинув тёмную прядь волос, Дроздов увидел глубокую рану на виске. Бросил взгляд на разбитое стекло дверцы – окровавленное треугольное остриё снизу. Попытался нащупать пульс. «Проклятье! Похоже, ничем уже не помочь».

Он с трудом выволок женщину – нога её никак не высвобождалась из-под сиденья – неловко, боком, отпустил на траву, повернул на спину. И лишь теперь увидел её живот. Тонкий белый ситец платья собрался складками сзади и обтянул живот: чуткую живую выпуклость уже неживой беременной женщины. Живую… Дроздов оцепенело смотрел, как тихонько всколыхивается мягкая ситцевая гладь от беспокойных толчков изнутри. Там, внутри, требовали для себя жизни. Там ещё не понимали, что случилось…

Толчки становились всё слабее и слабее и вскоре прекратились совсем.

– Это ж надо такому, а! – часто моргал ресницами белобрысый сержант, – Чего он рванул под колёса? По тормозам бы… прижался бы к скале, разъехались бы…

– Неужели н-ничего нельзя?.. – прошептал испуганный до меловой бледности водитель, – Скорей в б-больницу её… Разрежут у ней, т-там… как оно… к-кесарево… вытащат, м-может быть…

– Не успеют, – деревянным голосом проговорил Дроздов, – Задохнётся. Задыхается.

На повороте показался попутный уазик. Сержанты, крича и махая руками, бросились к нему.

Дроздов остался стоять над женщиной. Горло ему сдавил когтистый спазм. В голове мерно, чугунно стучало: «ты… эти тоже… эти… тоже… тоже… ты…»

*

– Так не бывает!

– Бывает, – сказала Рита и всхлипнула по-детски, – Бывает.

– Может быть, ошиблись они, эти гинекологи. Все же ошибаются.

– Не ошиблись. На УЗИ всё видно. Врач не одна была. Она заведующую отделением пригласила. И еще одного, консультанта. Профессора. Они с ней согласились. Я и сама уже понимала. Чувствовала.

Губы Риты скривились, подбородок задрожал, глаза сузились в слезливые щелки, словно в какой-то девчачьей непролазной обиде (отличница-второкласница получила – о ужас! – оглушительную, невозможную двойку).

– Садись-садись, – Дроздов подвёл её за плечи, усадил на стул возле дверей кабинета, – Что понимала? Как так?

– Что он замер. Замер ребёночек. То он двигался. А то перестал. У них, у троих специалистов – никаких сомнений. Так сказали.

– Гм… Мало ли… Устал, отдохнуть решил.

– Не притворяйся глупым. Замер – это умер. Сердце не бьётся.

– Да отчего ж, ёлки-палки?! – недоумился Дроздов, – Никаких, ведь, причин. Ты ж не падала, не ударялась. Всё, как полагается. Пятый месяц всего.

– Не знаю, – Рита вытирала мокрые глаза платком, – Ничего не знаю. Направляют в стационар. Сегодня будут извлекать.

– Из… влекать?

– Искусственные роды.

– Как всё… странно… несправедливо…

– Несправедливо, – тонкий слом-истеринка в голосе Риты, – В здоровой, живой женщине – мёртвый ребёнок. Несправедливо! Несправедливей быть не может.

По спине Дроздова вдруг скользнула ледяная змея. В висках рассыпался алый стук. Слегка качнулась опрятная стена напротив.

– Не может… – одними губами прошептал он, глядя в притворяющийся паркетом линолеум поликлиничного коридора, – Может. Ещё как может. А в мёртвой женщине – живой ребёнок… И такое может… А чья вина? А расплата чья?

– Ты о чём бормочешь? – повернулась к нему Рита, – Не слышу.

– Правильно делаешь, – выпрямился Дроздов, тряхнул головой, возвращаясь в реальность, – Ну что ж теперь. Ну ладно.

– Пойдём, – поднялась Рита со стула. – Мне надо приготовиться, – Голос её стал звонок и далёк.

– Ничего… Мы с тобой ещё молодые, сильные. Всё хорошо у нас будет.

– Ты так уверен?

– А ты нет?

*

«Зачем записку эту пишу? Не знаю. Может, положено так – оставлять последнюю записку. А всё уже без слов сказано-пересказано. Понято-перепонято. О нас с тобой. И хватит!

Симон! Ты – большой, добротный, надёжный мужик. Мы прожили с тобой четыре года: не худших четыре года в моей жизни. В твоей тоже, полагаю.

Я ухожу, Симон. Совсем ухожу, я не вернусь, не смогу вернуться. Потухло… во мне. И в тебе… в тебе тоже, не спорь, ты знаешь. Спасибо, Симон, что ты у меня был. Мне было с тобой безопасно, было спокойно, было уютно. Мне было с тобой очень неплохо. Но абсолютно хорошо мне с тобой не было. Ты не виноват. С тобой я прочно стояла на земле. Но летать я с тобой не умела.

Я не могу обмануть тебя. Я ухожу к другому мужчине. Не такому прочному и надёжному. Но с ним я умею летать… пусть так это назовётся. С ним я умею летать, очертя голову, а значит, не ровён час, когда-нибудь могу и разбиться. Плевать, ничего не знаю, не хочу знать, кроме того, что я – женщина. Летающая вздорная женщина.

Прощай, Симон. Попытайся стать счастливым на земле. У тебя может получиться, если научишься забывать. Всё. Всех. И меня».

3. Невелов

Каждый, входящий в кабинет, с порога подвергался плотному разгляду самого Зигмунда Фрейда. Настенный портрет бородача в рамке светлого дерева виделся из любой точки кабинета. Неспешно плывущие по своим странным раздумьям глаза из-за круглых очков успевали доникнуть до мыслей, до настроений всех, очутившихся здесь. Невелов всегда чувствовал себя спокойно и уверенно рядом с образом мудрого смельчака, смогшего распахнуть люк над человеческой психо-бездной.

Впервые входящие всегда поднимали глаза к Фрейду, и Эдуард Арсеньевич старался уловить хотя бы слабые, отпечатлённые тонары их взглядов. Кое-что они означали.

Дроздов посмотрел на портрет внимательно, с уважительным недоверьем. Губы его стали жёстче. Этот человек привык полагаться на себя. К союзникам и друзьям был взыскателен.

– Решение ваше правильное. Не сомневайтесь, – сказал Невелов.

– Н-не уверен. Я здесь по просьбе… по большой просьбе одной женщины.

– Я знаю эту женщину. Она обратилась ко мне. И я заинтересовался вами.

– Что во мне интересного?

– Это тема для разговора. Присаживайтесь.

Тонконогий стул вскрипнул от резкого веса; большие руки заняли стол: постук пальцев по крышке выжидателен, непокоен. Нетщательно вытесанное, но правильное лицо, умело бесстрастный взгляд.

– Поговорить – почему бы и нет. А лечиться мне не от чего. Спасаться от себя – незачем.

– Кто вам сказал, что мы от чего-то лечим или спасаем? Наша задача – напомнить людям… намекнуть даже, что всё – в них самих. Полные, так сказать, «боекомплекты» для собственного спасения. А так же и для погибели собственной. Чем воспользоваться?

– Хе… Мои «погибельные комплекты» я все давно израсходовал. Были возможности. Так что, мне неверный выбор не грозит.

– Не сомневаюсь, – в лад ему усмехнулся Невелов. Извините, конечно, но меня слегка просветили насчёт вас, Симон…