Вадим Бабенко - Черный Пеликан

«Про шарф я тоже не знаю, – сказал я осторожно, не понимая, куда он клонит. – Пока не знаю, хоть и интересно конечно. И я ведь тоже не злобствую. Но вообще… Знаете, то, о чем вы говорите, я об этом думал и думал тут целые дни. И согласен со многим – почти со всем, можно сказать, согласен – будто у меня с глаз спала какая-то пелена…»

«Пелена? – переспросил Гиббс угрюмо, оборвав меня на полуфразе. – Не сочиняйте, ничего у вас не спало. Пелена никогда не спадет, а если вдруг спадет, то тогда и жить незачем будет. Молоды вы еще…» Он вздохнул и, как-то поскучнев, вновь уставился в стену напротив.

«А у вас? – спросил я, несколько задетый. – У вас тоже есть – пелена или что там еще?» Гиббс медленно повернулся и уставился мне в лицо тяжелым взглядом. «А вот про это не спрашивают, – сказал он холодно и внятно. – Вам что, непонятно объяснили, что у каждого свои счеты? Или вы недопоняли чего? Так второй-то раз не объясняют. Тут уж так – или признать, или со стадом вместе тыкаться по углам – там не так страшно и задумываться некогда».

Вся его дружелюбность исчезла в один миг, от голоса веяло чем-то зловещим, и я почувствовал, что он прав, и упрямиться нет смысла. «Приношу извинения, – сказал я сдержанно. – Признаю, сморозил явную чушь…» Что-то в его словах зацепило меня и никак не хотело отпускать. Я снова вдруг вспомнил, как это жутко, когда со всех сторон одно лишь презрение и насмешка, и почва предательски уходит из-под ног. Но даже и тогда внутри находится кто-то, не желающий сдаваться и расписываться в бессилии… Странно все, странно и слишком сложно. «Да, я согласен, – добавил я со вздохом, – просто называл по-другому. Нужно было, конечно, сразу договориться о терминах».

«Будем считать, что договорились, – пробурчал Гиббс. – Значит и говорить больше не о чем». Он завинтил крышкой полупустую флягу и одним движением оказался на ногах.

«Подождите, подождите, – заспешил я, – я еще хотел спросить – а вы-то, вы что, против всех?»

«Я? Да нет, я – за себя, – откликнулся Гиббс с ленцой. – Что мне все? Какой со всех спрос? – и повернулся к двери, сообщив деловито: – Пора мне. Что-то заболтались мы, а время позднее…» Потом глянул через плечо и добавил: – «Будете в городе – советую в ‘Аркаде’ остановиться. Спросите Джереми, он там приказчиком, скажете, что от меня. За деньги он вам что угодно сообразит».

«Гиббс, – попросил я, – возьмите меня с собой. Я мешаться под ногами не буду и с Кристоферами полажу, вот увидите».

«Придумали тоже, – ответил Гиббс недовольно, – у нас там не богадельня. Деньжат заработать и в другом месте можно, а с нами – зачем вы нам? Толку с вас…» Он постоял немного, о чем-то размышляя, потом осклабился и добавил: – «Помните – не надо лезть… Вот то-то».

Я тоже ухмыльнулся в ответ – в общем и не ожидая ничего другого. Гиббс кивнул мне и направился к выходу, но у порога остановился и сказал вдруг: – «У вас же есть свои дела, вы ж оттого и не ныли. Вот ими и займитесь, самое время теперь, страшное – позади», – и исчез, не прощаясь. Насчет своих дел – это он прав, – подумал я про себя, – и еще, как там – у каждого свои счеты? Подходит, нечего сказать, нужно бы занести в копилку… Почему вообще с ним всегда приходится соглашаться? На этот вопрос у меня не было ответа, но я долго еще сидел, глядя в ту же стену, что и Гиббс перед тем, размышляя непонятно о чем.

Наутро я проснулся с ощущением, что больше не могу оставаться здесь – нужно ехать немедля, все равно куда. Собственно, цель была под рукой – город М. с Юлианом ожидали все это время тут же неподалеку. Довольно бездельничать, сказал я себе, плеская в лицо холодной водой. Гиббс прав – хоть конечно я б пришел к той же мысли и сам, но когда кто-то стыдит со стороны, это подталкивает в спину. Я пересчитал деньги, полученные накануне – там действительно оказалось порядочно – потом сговорился с Марией о полном расчете и узнал в лавке у турка, что грузовик из города ожидается через сутки, и на единственное пассажирское место никто пока еще не претендовал. Мария восприняла известие о моем отъезде вполне равнодушно, но видимо тут же разболтала об этом кому-то еще, потому что вскоре к нам заявились Паркеры для прощального чаепития, которое я перенес стоически, стараясь не раздражаться на вопросы о моих дальнейших планах. Впрочем, Ханна Паркер тактично старалась перевести разговор на другое, предложив кстати за меня очень удобную версию, объясняющую внезапный отъезд, с которой я поспешил согласиться, а сам мистер Паркер был вял и выглядел удрученным чем-то, так что мне не досаждали избытком внимания. Лишь Шарлотта растрогала, отозвав в сторону нетерпеливыми жестами и поспешно сунув в ладонь подарок на память – обточенную волнами раковину, походящую на маленький кораблик. Я тут же вспомнил Стеллу, и у меня отчего-то защемило сердце, но Шарлотта улыбалась совсем другой улыбкой, так что память быстро успокоилась, и я вновь повеселел, поцеловав хрупкой девочке руку, как взрослой, так что она прыснула со смеху и кинулась со всех ног на кухню к Марии.

Потом Паркеры ушли, и я пошел слоняться по берегу, изнывая от бесконечности дня, а когда стемнело, попросил Марию почистить кое-что из одежды и отправился в последний раз к местному художнику Арчибальду Белому, гадая, в каком настроении он пребывает после вчерашнего и расположен ли принимать гостей.

Арчибальд сидел на крыльце, в свитере, шарфе и, почему-то, домашних шлепанцах, что вовсе не было на него похоже, и строгал какую-то высохшую ветвь, посвистывая сквозь зубы. Был он хмур и небрит, с синяками под глазами и заострившимися скулами. «Я ждал вас, – сообщил он недовольно, – мне уже донесли. Значит, покидаете нас? Бежите, спешите – навстречу или просто прочь?..»

«Дела у меня», – откликнулся я сухо, подумав, что не стоило к нему приходить.

«Дела, дела», – проговорил Арчибальд рассеянно, и мы прошли в студию, прибранную и аскетически аккуратную, без малейших следов вчерашнего застолья. «Мария постаралась, – буркнул он, поводя взглядом вокруг, – мы тут после вашего ухода еще долго чудили. Золотая женщина, цены ей нет. Только больно скромна…»

Арчибальд подошел к бару и вернулся с двумя бутылками минеральной воды. «Прекращаю пить, – сообщил он в ответ на мой недоуменный взгляд. – Не навсегда конечно, но хоть сиюминутно. И вам не предлагаю, а то мне будет завидно и невтерпеж. Так о чем мы говорили?»

«Да в общем ни о чем», – пожал я плечами.

«А, да-да, – согласился Арчибальд, – тогда пройдемте сюда, я хочу показать вам кое-что как обычно…»

В углу висел очередной портрет, на этот раз выполненный углем на картоне. Лицо, миловидное и печальное, словно проступало на фотобумаге под действием проявителя, щедро разлитого в центре и почти не добравшегося до краев. Густые ресницы игриво изгибались кверху, но в складке рта угадывалась неприступность недотроги, нос был изящен и строг, губы в меру полны, а брови выгнуты тонкими нитями, что придавало всему облику удивленное выражение, резко контрастирующее с прямым и упрямым взглядом миндалевидных глаз. С этой женщиной невозможно было заговорить, не будучи представленным должным образом, ей нельзя было бы нагрубить, не испытав при этом глубокого презрения к себе, но все же чего-то недоставало, чтобы причислить ее к истинным аристократкам, какая-то ущербность пробивалась сквозь холеные черты, какое-то чрезмерное жизнелюбие – казалось даже, что художник милосердно уменьшил количество деталей, чтобы не выдавать несовершенство слишком явно. Насмотревшись, я даже подмигнул портрету, но это было уже чересчур, и женщина будто нахмурилась чуть заметно на такую фривольность, так что я отвернулся поскорее, опасаясь, что начну краснеть.