Вадим Бабенко - Черный Пеликан

Арчибальд покачал головой, повернулся к портрету и рассматривал его минуту или две, потом тяжело вздохнул и снова перевел взгляд на горлышко бутылки с минеральной водой. «И что же дальше? – поторопил я его. – Он продолжал с ней жить, или терпение лопнуло, и они расстались? Или может какая-нибудь страшная роль – Дездемона например?»

«Дальше ничего, – недовольно буркнул Арчибальд, – я предупреждал вас – ни сюжета, ни развязки. Они конечно расстались в конце концов – сколько можно терпеть. А насчет Дездемоны – это вы загнули, так не бывает».

«Все говорили, – признался он помолчав, – все утверждали в один голос, что Николь Труа не должна становиться женой Арчибальда Белого – не должна и все тут. И были правы, – он назидательно поднял вверх палец, – хоть и не знали ее ни на вот столько, – Арчибальд старательно отмерил на поднятом пальце крохотную часть ногтя. – А если бы и знали, то у них не хватило бы мозгов сказать хоть что-нибудь разумное», – закончил он совсем сердито, стремительно вскочил на ноги и со словами «хватит, насмотрелись» стал занавешивать портрет серой материей.

Странная мысль пришла вдруг мне в голову. «Арчибальд, – тихо спросил я его, – скажите, а почему вы все время в шарфе?»

Арчибальд вздрогнул от неожиданности и несколько растерянно глянул на меня. «А-а что?» – хрипло спросил он в ответ и прокашлялся, прочищая горло.

«Да нет, ничего, – сказал я серьезно, – а может и что-то, я пока не знаю, но, право, что у вас под шарфом?»

Я сделал шаг в его сторону, и Арчибальд попятился. В глазах его мелькнул испуг, и тогда я шагнул еще и еще, удивляясь в глубине души своему напору, но не желая останавливаться. Арчибальд медленно отступал, а я так же медленно надвигался на него, не сводя глаз с мятого перекрученного шарфа. «Очень, знаете, непривычно ощущать себя жертвой, находясь с вами, Витус, – пытался усмехнуться Арчибальд Белый, но это у него выходило плохо. – Как-то вы изменились вдруг, и мне непонятно, чего вы собственно хотите?»

«Нет, правда, Арчибальд, – говорил я негромко, – вы строите из себя вальяжного творца, знающего за других, вы пичкаете меня картинами и историями на свой выбор и требуете искренности в ответ, а сами вот скрываете что-то – где ж тут справедливость? Давайте уж играть в честную игру – вопрос за вопрос, ответ за ответ. Нельзя все время отмерять откровенность аптекарскими стаканчиками, а то ведь я начинаю ощущать себя подопытным животным, которым манипулируют с какой-то целью. Запираться – так запираться, начистоту – так начистоту…» Я бубнил и бубнил, будто гипнотизируя его и прижимая к стене, и наконец он действительно оказался у стены, прислонясь к ней спиной и глядя мне под ноги. «Снимите шарф, Арчибальд», – попросил я строго, но он не шевельнулся и не поднял глаз, и тогда я сам протянул руку, схватил один из свисающих концов и стал разматывать виток за витком. Арчибальд не сопротивлялся, на губах его застыла кривая усмешка, и все лицо было неподвижно, как маска, вылепленная из бесцветной глины.

Наконец шарф упал на пол, обнажив бледную шею, резко контрастирующую с загорелыми щеками и лбом, а на ней не было ничего – только острый кадык, покрытый щетиной, смешно прыгнувший вверх-вниз, когда Арчибальд нервно сглотнул, после чего поднял голову, уставился мне в зрачки и спросил враждебно: – «Ну что, довольны?»

«Вполне, – ответил я, поднял его шарф и отряхнул от пыли. – Держите, равновесие восстановлено, облачайтесь обратно, если хотите. Я даже не буду спрашивать, почему и зачем, и, поверьте, никому не расскажу».

Арчибальд неторопливо обмотал шарф вокруг шеи и поинтересовался с вызовом: – «Вам чем-нибудь помогло?»

«Не знаю, – пожал я плечами, – наверное, да. Я уезжаю, прощайте». Он прищурился и подал мне руку. «Скажите, – спросил я еще после вялого рукопожатия, – почему вы все-таки окопались в этой дыре? Ведь талант, выставки, и вообще… А тут никто и не видит».

«А некому показывать, – откликнулся Арчибальд беспечно. – Вы не поверите конечно, но факт – как на духу. Некому, хоть кричи караул – так лучше уж подальше с глаз. Арнольд вон приезжает раз в год, или, глядишь, кого-то вроде вас случай занесет… Нет ни одного че-ло-ве-ка, – шепнул он хрипло, наклонившись мне к уху. – Ни одного не нашел, чтоб была причина осесть в людном месте и прочих терпеть, не замечая. А если кто и попадается, так у них свои мытарства, не прицепишься. Впрочем, я привык, – признался он, ухмыльнувшись, – идите, идите, попрощались уже…» – и я ушел, кивнув ему напоследок и помахав рукой «его» Марии, попавшейся мне в прихожей и тут же испуганно шмыгнувшей в какой-то чулан.

Вернувшись домой, я первым делом собрал все бумажки с диаграммами, которыми развлекался целый месяц, все страницы со списками бесполезных имен, что валялись в ящике стола, сваленные в кучу, и без сожаления выкинул их прочь, старательно разорвав перед этим на мелкие клочки. Затем туда же отправилось и еще кое-что – обрывки разных мыслей, наспех записанные где придется, наползающие друг на друга и внезапно ныряющие за край листа. Их было уж и вовсе не жаль – они теперь не вызывали ничего, кроме зевоты. Потом я бросился в постель и заснул безмятежным сном, а на следующий день покинул деревню – без провожатых и напутственных речей.

Шофер грузовика, огромный мужчина с одутловатым лицом, коротко оглядел меня, поинтересовался, куда я направляюсь, вяло кивнув на название гостиницы, подсказанной мне Гиббсом, и сообщил, что его можно называть просто Бен. Он был угрюм и неряшлив, а в кабине ощутимо попахивало потом, бензином и дешевым куревом. Едва водрузив на руль непомерные ручищи и вырулив на шоссе, Бен потерял к дороге всякий интерес и стал занимать меня беседой, по-видимому входящей в стоимость поездки.

«Кто ты?» – спросил он сразу, едва узнав мое имя.

«В каком смысле?» – не понял я.

«Ну, промышляешь чем? – пояснил Бен, покрутив в воздухе ладонью. – В смысле, на что харчишки имеешь и прочее».

«А… Я художник», – вновь, как и в гостинице у Пиолина, соврал я непонятно зачем и тут же пожалел об этом, но было поздно, не оговариваться же сразу, признаваясь в глупой шутке. Сейчас меня будут ловить на слове, мелькнула тоскливая мысль. Где же мои холсты и мольберты, куда это я направился без снаряжения или, если еду домой, почему не брал его с собой на океан? Настоящие художники, наверное, шагу не ступают без кистей с красками, а я разгуливаю налегке, как явный бездельник…

Нашел, кем назваться, посетовал я про себя, но Бен не удивился услышанному. «Художник – это да… – протянул он, – Это почет так почет и заработки на славу…»

«Ну, как посмотреть…» – начал было я возражать, но Бена не интересовало мое мнение. «…А я, брат, простой шофер», – закончил он мысль, удрученно покачав головой, и без промедления принялся излагать подробную хронологию своей тридцатипятилетней жизни.