Сергей Дубянский - Пятая жизнь

Костер разгорался, втягивая епископа в пышущий жаром круг, словно увлекая в геенну огненную. Еще мгновение и он бы сам бросился в него, пытаясь разорвать раскаленные металлические обручи, но голова Анны внезапно поникла. Огонь переметнулся на волосы, образуя над ней лучезарный нимб, но ноги уже почернели и с них капала темная жидкость, которую нельзя было назвать кровью — так плавилась плоть. Тут же вспыхнула туника, превращаясь в пепел, обнажая пока еще белое, не изуродованное тело, однако это уже не имело значения — душа покинула его и теперь сгорала прекрасная, но пустая оболочка. А ее взгляд… пока еще он стоял перед глазами.

— Господи, — прошептал епископ, — пусть моя безумная просьба приведет меня в ад, но помоги сохранить его навсегда. Даруй такую милость рабу твоему, ведь ты же добр к детям своим. Я исполнил обет…

Становилось жарко. Епископ понял, что еще немного и на нем самом вспыхнет одежда, поэтому быстро спустился с помоста. Радостный рев толпы заглушил треск костра, но в его голове все слилось в ровный гул, сродни морскому прибою. Наверное, епископ так бы и ушел во двор ратуши, охваченный собственными мыслями, если б не инквизитор.

— Брат, — он взял епископа за руку, — да воздаст Бог за твою твердость. Я никогда не сомневался, насколько сильна твоя вера. Ты прошел через соблазн и искушение еще более твердым и преданным Господу нашему. Хочешь ли ты, чтоб я сообщил Апостольскому Совету об этом деянии, способном возвысить тебя над нами, презренными псами Господними?

Епископ посмотрел на него пустыми глазами.

— Я понимаю, — инквизитор положил руку ему на плечо, — борьба с демонами дается неимоверным напряжением душевных сил. Иди, брат, молись. Бог любит тебя….

Епископу хотелось крикнуть: «Мне нужна не его любовь!..», но он вовремя одумался, безмолвно приоткрыв рот.

— Молись, брат, — повторил инквизитор, к счастью, не распознавший его порыва, — завтра последний день Святого суда в этом городе. Мужайся. Завтра у нас легкая работа — осталось придать огню лишь трех последних ведьм… да, и еще одно ничтожное дельце. Малышка Грета, с которой я проводил «тихое дознание», безусловно грешна, но мои хитроумные уловки не привели к признанию. Я понимаю, брат, как трудно тебе сейчас проводить дознание…

— Я не смогу, — сказал епископ твердо, — я устал.

…Как Анна сказала?.. Безграничная всеобъемлющая любовь!.. — и вдруг он почувствовал, что готов простить всех еретиков, вне зависимости от степени их вины; причем, мысль эта не показалась столь ужасной, как раньше.

— Будь по-твоему, брат, — вздохнул инквизитор, — но я не имею права один проводить дознание и просто отпустить ее тоже не могу, иначе меня могут упрекнуть в пособничестве. Все-таки она виновна — хотя бы по подозрению первой ступени. Если ты, брат, не имеешь других суждений, я передам бургомистру, чтоб завтра после auto da fe ее публично высекли, и пусть отправляется домой, воздав благодарность милости Господа нашего. Кстати, Марте тоже не мешало бы пощекотать зад розгами — слишком много вольностей допускала она в высказываниях за последнее время. Заодно, добропорядочные горожане оценят нашу справедливость, не так ли?

Епископ с ненавистью посмотрел в улыбавшееся лицо инквизитора. …Почему он не обвинил и Анну по «подозрению первой ступени»? Сейчас можно было б нести на руках ее истерзанное, но живое тело…

— Брат, так ты не возражаешь против таких приговоров? Мы же должны с честью покинуть это место.

Епископ молча кивнул и пошел прочь. Что ему до какой-то Греты, а, тем более, до вороватой Марты? Даже если их трижды высекут, они все равно будут живы, а его, самое дорогое, утрачено навсегда — он стремился поскорее остаться один, чтоб трепетно лелеять в памяти свои воспоминания.

А толпа продолжала благоговейно бесчинствовать, наблюдая догоравшие багровым коптящим пламенем останки…

Борис открыл глаза. Солнце уже выползло над плоской крышей рынка; чуть правее возвышалось здание гостиницы «Брно» — ее название огромными буквами выступало среди множества телевизионных антенн; Николай курил, поставив локти на руль и ехидно глядя на сонного пассажира.

— Проводник из тебя классный! — сказал он весело, — я уже два часа, как пришвартовался; тоже подремать успел…

— Подожди, а как мы выбрались из «мертвого города»?

— Да не такой уж Воронеж мертвый, — Николай засмеялся, — тут и перекупщики подходили, и алкаши, и бляди, и менты…

— Причем здесь бляди и менты?..

— А причем здесь «мертвый город»? Ты извини, но, по-моему, у тебя того… — Николай покрутил пальцем у виска, — или, может, тебе сон приснился?

— Может, и приснился… — согласился Борис. Ему не хотелось что-либо доказывать — зачем, если перед глазами еще стояла забитая народом площадь, в носу свербело от дыма костра и, главное, продолжала жить всеобъемлющая, безграничная любовь. Он лишь уточнил, — я ночью выходил из машины?

— Выходил. По нужде… и что, ты за это время успел найти в лесу «мертвый город»? — не дождавшись ответа, Николай вздохнул, — ладно, ты сейчас куда?

— Не знаю, — Борис пожал плечами, — но спасибо, что довез.

— Не за что, — Николай открыл дверь, — кильку пора сдавать.

— Это правильно, — покинув уютную кабину, Борис направился к рынку — там, во «фруктовых» рядах, должны были торговать азербайджанцы, позавчера приютившие его в ночлежке тети Даши. Лавируя среди «челноков», гремевших каркасами своих палаток, он вдруг услышал:

— Эй, люди! Помогите кто-нибудь!.. — и оглянувшись, увидел молодую женщину; рядом громоздились коробки с товаром, а чуть в стороне лежало свернутое полотнище и алюминиевые трубки. Женщина среагировала на его взгляд мгновенно, — поможешь? За сборку — полтинник. Меня Аней зовут.

Борис вытянулся, как гончая, почуявшая дичь. …Анна… неужели все так просто?.. — внимательно оглядел женщину, пытаясь отыскать черты сожженной ведьмы.

— Так, поможешь? — она улыбнулась, — учти, больше полтинника все равно никто не даст — у нас такса.

— Ладно, давай, — Борис бросил свою сумку рядом с коробками, — правда, я никогда их не собирал.

— Привет, рыбка, — Юля услышала в трубке Пашин голос.

С того дня, как они ездили на шашлыки, прошло три дня. Отношения вернулись в привычное русло, сны ей больше не снились, но особого сожаления это не вызывало — наверное, ей передали всю нужную информацию, и кто ж виноват, что она не смогла расшифровать ее?..

— Слушай, я сегодня ночевать не приду.

— Почему? — Юля растерялась.

Сколько б времени Паша не отдавал работе, но всегда возвращался, пусть в двенадцать, пусть в час ночи; он сам говорил, что не бывает круглосуточной работы! Случались, правда, двух-трехдневные командировки, но о них он сообщал заранее — сегодня же ни о чем подобном речь не заходила.