Сергей Дубянский - Пятая жизнь

Епископ сам испугался собственных мыслей. Выше этого мог стоять только Бог! Он прикрыл глаза. В подступившей темноте ему явственно привиделось возникшее ниоткуда пламя. …Это адский огонь!.. Он ждет меня. Так Господь дает мне знамение…

— Ты видишь его? — раздался ласковый голос, а совсем не грозный, трубный глас.

— Да… — епископ перекрестился, — Господи, прости меня и сохрани мою грешную душу… — он не закончил фразу, потому что тот же голос продолжал:

— Это сам Бог. Ему не надо молиться и не надо ни о чем просить. Он сам согреет тебя своим теплом.

Епископ вытаращил глаза. Видение пропало. Узница сидела в той же позе и ему показалось, что она улыбается.

— Ты, во истину, ведьма, — прошептал епископ, — иначе, как бы ты проникла в мои мысли, если не при помощи дьявола?

— Я не хотела этого. Я вызвала Его в себе, но Он приходит ко всем, вне зависимости, верят в него или нет. Бог всем дарит любовь, только не все умеют воспринимать ее.

Епископ вдруг подумал, что пламя, действительно, не казалось испепеляющим огнем, разящим неверных своей десницей — оно пыталось согреть их обоих, продрогших в сырой камере, и это состояние всеобъемлющего тепла упорно не желало уходить из памяти. Подчиняясь неведомому душевному порыву, епископ сделал шаг в сторону.

— Выходи, — сказал он тихо, — я открою и остальные двери.

Узница не двинулась с места, видимо, не до конца понимая, что ей предлагают.

— Иди, — повторил епископ настойчивее, — завтра утром камера окажется пуста, и все решат, что тебя унес дьявол, спасая от кары небесной. Только я один буду знать, что это неправда…

— Мне некуда идти. Отец сразу приведет меня обратно, бабушка давно умерла, а мать три дня назад ушла из дома и не вернулась. Больше у меня никого нет.

— Ты можешь бежать в другой город.

— Зачем? Разве смерть так страшна? Ведь умирая, человек оставляет свое тело, но не покидает этот мир. Я останусь в каком-нибудь другом обличье. Пусть я, может быть, не смогу вспомнить эту жизнь, но она все равно останется во мне. В этом сущность смерти. Она — передышка перед другой жизнью. Зачем бояться ее? Это, как сбежать в другой город…

В дальнем конце коридора послышался посторонний звук. Епископ замер, потому что в такое время проходить здесь мог только инквизитор, возвращавшийся из сераля.

Тяжелые шаги прогромыхали мимо, даже не задержавшись возле камеры. Хлопнула дверь в другом конце. Епископ подумал, что инквизитор не преминет зайти к нему поделиться впечатлениями, и не обнаружит его в комнате. При желании это вполне можно отнести на счет колдовства…

…А как объяснить ему, где я был? К тому же, если он прознает, какие беседы я вел с узницей, как впитывал ложное тепло, подпав под власть ее чар и какие крамольные мысли посещали меня в это время, не говоря уже о подстрекательстве к побегу!.. Епископ не разделял воззрений узницы на смерть, поэтому боялся, как самого ухода из жизни (тем более, посредствам «очистительного костра»), так и адского пламени, непременно ожидавшего его в искупление сегодняшней ночи…

— Мне пора идти, — сказал он тихо, — пусть Господь спасет твою душу и укрепит тебя в истинной вере, дочь моя…

— Спасибо, Ваша милость. Вы добрый человек. Я знаю, что только благодаря Вам меня не пытали и не заставляли признаваться в том, чего я не совершала. А смерть… это начало новой жизни, так же, как на смену зиме приходит весна, а на смену ночи, утро…

Епископ неслышно вышел из камеры и повернул ключ. Возникшая, в виде двери, преграда, вызвала в нем такой прилив тоски и отчаяния, что все существо, словно рванулось вверх, затрудняя дыхание и внося сумятицу в мысли. Ноги сами сделали шаг назад. Ключ все еще находился в руках…

…Господи, дай мне силы совладать с собой!.. — взмолился епископ, — выведи меня на твердую дорогу истины и огради от греха, которому я чуть не поддался. Укрепи мою веру, и я клянусь, что завтра я сам зажгу костер под ведьмой!.. При этом он схватил холодный крест, болтавшийся у него на шее и прижал к губам. Почувствовал во рту противный привкус металла и больше ничего. Тем не менее, сосредоточившись на этом тусклом куске серебра, он начал пятиться к выходу, закрыв глаза и представляя огромный, освещенный тысячей свечей, иконостас.

По мере удаления от камеры, колдовские чары ослабевали; тепло исчезло совсем, заставив епископа несколько раз вздрогнуть от промозглой сырости подземелья.

…Хвала Господу нашему!!.. — епископ возликовал, чувствуя явное облегчение и просветление в мозгах. Теперь оставалось лишь исполнить данный обет, поднеся факел к вязанке с хворостом, и Бог простит его окончательно…

Над головой лениво шелестела старая ива. Солнечные лучики, каким-то чудом пробиваясь сквозь густую листву, рисовали яркие камуфляжные пятна. Правда, они были живыми, ползая по скамейке в такт движениям кроны, и казалось, что скамейка раскачивается. Юля наблюдала за ними, пока не начала кружиться голова; тогда она подняла взгляд и невольно зажмурилась — отражавшееся в черных стеклах кафе солнце ослепляло ее. Она надела черные очки, и сразу на небо, вроде, наползла туча.

Впрочем, люди пившие пиво и евшие мороженное под огромными красно-белыми зонтиками, ничего не заметили. Значит, в природе ничего не изменилось, и Юля подумала, что туча — это ее личное, сиюминутное впечатление. Скорее, от скуки, чем от желания курить, Юля достала длинную тонкую сигарету, чиркнула зажигалкой. Она специально покупала самые легкие сигареты — от остальных во рту появлялась горечь, и слюна становилась тягучей, а эту было просто приятно держать в руке, почти не ощущая вкус дыма.

Юля отвернулась от столиков. Их созерцание вызывало зависть, переходившую в раздражение, ведь у большинства сидевших там людей в кошельках наверняка не было столько денег, сколько она могла сейчас спокойно истратить, не отчитываясь ни перед кем; да и столько свободного времени у них тоже, скорее всего, не было. Так почему они могли беззаботно смеяться, рассказывать о чем-то, бурно жестикулируя, а она маялась рядом со старушкой, отдыхавшей перед очередным «броском» до магазина? А потому, что если пересесть за столик, волей-неволей придется вникать в веселый, беззаботный треп, и от этого чувство зависти сделается еще сильнее — Юля уже пробовала не раз…

…И почему все происходит так неправильно? Разве я какая-то глупая «страхолюдина» или мне не хочется общения? Очень даже хочется!.. Только где его взять, если человек нигде не работает, а старых друзей почти не осталось — разбрелись по жизни в неизвестных направлениях…

Если б Паша относился к жене хоть чуточку по-другому, то, возможно, жизнь не выглядела такой беспросветной, но, с другой стороны, в чем Юля могла упрекнуть его? В деньгах муж ее не ограничивал, не закатывал сцен ревности, не устраивал пьяных дебошей, в день рождения являлся с цветами и подарком — идеал, короче. И неважно, что всякой золотой мишуры, которую некуда надеть, скопилась уже целая шкатулка (иногда Юле начинало казаться, что «поздравительные мероприятия» записаны у него в ежедневнике, наряду с деловыми встречами и переговорами, а за подарками он посылает секретаршу, если таковая имелась).