Роберт Хайнлайн - Двойная звезда

Чем больше отнекивался Корпсмен, тем сильнее и сильнее проступала во мне личность Бонфорта; наверное, Клифтон заметил, что я вот-вот рассержусь и начну метать громы и молнии, потому что быстро сказал: — О ради бога, Билл! Дай ему речь!

Корпсмен фыркнул и бросил мне листки. В невесомости они не упали вниз, а разлетелись по всей комнате.

Пенни торопливо собрала их, сложила по порядку и отдала мне. Я поблагодарил ее, и, ничего больше не сказав, углубился в чтение.

Быстро пробежав глазами текст, я поднял голову.

— Ну как? — спросил Родж.

— Здесь на пять минут рассказа о принятии в гнездо, остальное — аргументы, свидетельствующие о правильности политики Экспансионистской партии. В общем, почти то же, что уже было в речах, которые мне давали раньше.

— Правильно, — согласился Клифтон. — Принятие в гнездо — это крюк, на котором держится все остальное. Как вы, наверное, знаете, мы собираемся вынести на голосование вотум доверия.

— Понимаю. И вы не можете упустить случай ударить в барабан. Может, это конечно неплохо, но...

— Что «но»? Что-нибудь не так?

— Ну... просто дух, в котором выдержана речь... В некоторых местах придется заменить кое-какие выражения. ОН бы так не выразился.

С уст Корпсмена сорвалось слово, которое не следовало бы произносить в присутствии леди; я холодно глянул на него. — А теперь послушайте меня, Смиф, — продолжал он. — Кто может знать, как выразился бы в этом случае Бонфорт? Вы? Или человек, который вот уже четыре года пишет за него речи?

Я пытался сдержаться — в его словах была доля истины. — И тем не менее, — ответил я, — место, которое смотрится в печатном тексте, может не прозвучать как следует в речи. Мистер Бонфорт — великий оратор, теперь я это знаю. Его можно поставить в один ряд с Уэбстером, с Черчиллем и Демосфеном — величие мысли, выраженное простыми словами. А теперь давайте возьмем хотя бы слово «бескомпромиссность», которое вы употребили дважды. Я бы еще, может, и воспользовался им, потому что испытываю слабость к многосложным словам. Да и любопытно, знаете, показать свою эрудицию. Но мистер Бонфорт наверняка сказал бы вместо этого «глупость», «ослиное упрямство» или «каприз». А сказал бы он так потому, что в этих словах содержится больше чувства и выражено оно сильнее.

— Вы лучше подумали бы о том, как прочитать речь! А уж о словах позвольте побеспокоиться мне.

— Вы, видимо, не поняли, Билл. Меня совершенно не волнует, политически эффективна эта речь или нет: мое дело — имперсонация. И я не могу вложить в уста своего героя слова, которые ему не свойственны. Это выглядело бы так же ненатурально и глупо, как козел, говорящий по-гречески. А вот если я прочитаю речь так, как обычно читает он, это уже само по себе будет эффектно. Он — великий оратор.

— Послушайте, Смиф, вас наняли не для того, чтобы...

— Тихо, Билл! — прикрикнул на него Дэк. — И давай-ка поменьше этих «Смифов». Родж, ну, а ты что скажешь?

— Как я понимаю, шеф, — сказал Клифтон, — вы возражаете только против некоторых выражений?

— В общем-то, да. На мой взгляд, еще следовало бы вырезать личные нападки на мистера Квирогу и откровение на тему о том, кто стоит у него за спиной. Все это звучит тоже как-то не по-бонфортовски.

Его лицо приняло застенчивое выражение. — Вообще-то это место вставил я сам, но может быть, вы и правы. Он всегда дает возможность людям подумать кое о чем самим. — Помолчав немного, он продолжил: — Хорошо, сделайте сами все изменения, которые считаете необходимыми. После этого мы запишем ваше выступление и просмотрим его. Если понадобится — изменим кое-что, в крайнем случае, можем даже и вообще отменить его — по техническим причинам: — Он мрачно улыбнулся. — Да, Билл, именно так мы и сделаем.

— Проклятье, но это совершенно вопиющий пример...

— Нет, именно так нам и следует поступить, Билл.

Корпсмен резко встал и вышел из каюты. Клифтон тяжело вздохнул. — Билл всегда ненавидел даже саму мысль о том, что кто-то кроме шефа, мистера Бонфорта, может давать ему указания. Но человек он очень способный. Шеф, когда вы будете готовы к записи? Мы будем готовы к 16.00.

— Не знаю. Но буду готов, когда нужно.

Пенни вместе со мной вернулась в мой кабинет. Когда она закрыла дверь, я сказал: — Пенни, детка, с час или около того я обойдусь без вас. Но если вам нетрудно, зайдите к Дэку и попросите еще этих таблеток. Они могут мне понадобиться.

— Да, сэр. — Она поплыла к двери. — Шеф?

— Что, Пенни?

— Просто я хотела сказать вам — не верьте, что Билл писал за него все речи!

— А я и не верю. Ведь я слышал ЕГО речи... и читал эту.

— О, Билл, конечно, иногда писал всякую мелочь. Как и Родж, впрочем. Даже я иногда занималась этим. Он... ОН готов был использовать идеи, откуда бы они ни исходили, если они ему нравились. Но когда он читал речь, это была речь целиком его собственная, от первого и до последнего слова.

— Знаю, Пенни. Жаль только, что именно эту речь он не написал заранее.

— Постарайтесь сделать все, что в ваших силах!

Так я и сделал. Начал с того, что заменил гортанными германизмами «брюшные» латинские выспренности, которыми можно было вывихнуть челюсть. Но вслед за этим я вышел из себя, побагровел и порвал речь в клочки. Только импровизация может доставить удовольствие актеру и остается сожалеть, как редко приходится ему иметь с ней дело.

В качестве слушателя я выбрал Пенни и добился от Дэка Бродбента заверения в том, что меня никто не будет подслушивать (хотя подозреваю, что эта здоровенная дубина обманула меня и подслушивала сама). Через три минуты после начала речи Пенни разрыдалась, а к тому времени, когда я закончил (двадцать восемь с половиной минут — ровно столько, сколько было обещано для передачи), она сидела неподвижно, в каком-то странном оцепенении. Боже упаси, я вовсе не позволил себе никаких вольностей с прямой и ясной доктриной экспансионизма в том виде, в котором она должна была провозглашена ее официальным пророком — достопочтенным Джоном Джозефом Бонфортом; я просто немного видоизменил облик его заветов, воспользовавшись, главным образом, выражениями из его прежних речей.

И вот ведь что странно — я верил каждому слову из того, что говорил.

— Ну, братцы, скажу я вам, и речь же у меня получилась!

После этого мы все собрались послушать запись и посмотреть мое стереоизображение. Здесь был и Джимми Вашингтон, присутствие которого держало в узде Билла Корпсмена. Когда речь кончилась, я спросил: — Ну как, Родж? Будем вырезать что-нибудь?

Он вынул изо рта сигару и ответил: — Нет. Если хотите, чтобы все было в порядке, послушайтесь моего совета, шеф, пустите ее в таком виде, в каком она есть.

Корпсмен снова удалился — но зато мистер Вашингтон подошел ко мне со слезами на глазах — слезы в невесомости совершенно излишни — им некуда течь. — Мистер Бонфорт, это было прекрасно!