Ольга Чигиринская - Операция «Остров Крым»

– Наши отцы и деды воевали годами, сэр. Страшно представить. Годами.

– Нда… – полковник прошелся по камере, словно не зная, с чего начать.

– Вы выполнили мою просьбу, сэр? – помог ему Артем.

– Да, конечно! Арт, мы далеко не ангелы, но садистов среди нас тоже нет. Никто из прежнего состава батальона не будет участвовать в этой… долбаной процедуре. С этих советских кувшинных рыл хватит… таких же советских кувшинных рыл. Тем более, что нам самим не нужны… эксцессы.

Он сел на стул, побарабанил по столу пальцами.

– Адамс и Кронин подали в отставку.

– Что?

– И их не особенно уговаривали забрать прошения. Шевардин, вы, теперь они… У меня складывается впечатление, что так или иначе избавляются от всех, кто командовал на этой войне… Кутасов опять понижен в должности до начштаба дивизии… Поговаривают о переводе Ордынцева в Главштаб, на какой-то бумажный пост…

– Зачем вы мне это рассказываете? Уж не думаете ли утешить?.. Извините, Говард Генрихович, опять мой глупый язык…

– Я хотел еще сказать, что для меня было огромной честью с вами служить…

– Вы хотите сказать – нянчиться? – усмехнулся Верещагин. – Учить меня всему, да еще и на ходу…

– Вы хорошо учились.

– Спасибо.

– Что вы станете делать теперь? Чем будете заниматься?

– Не знаю пока… Как думаете, смогу устроиться вышибалой?

– Никакого применения своему интеллекту не видите?

– Кому он нужен, мой интеллект… Мне – в последнюю очередь.

Полковник вздохнул еще раз, взял в руки книгу.

– Вам нравится Ремарк?

– Он помогает мне жить.

– Дайте почитать, – неожиданно сказал Казаков.

– Когда закончу – дам.

– А когда вы закончите?

– Через час или меньше. Когда начнется «парад»?

– Через полтора часа.

– Я успею.

Сначала перед ним о колено сломали заранее подпиленный эспадрон, потом с него содрали заранее подрезанные погоны. Потом он шел вдоль строя под барабанный бой…

И тут что-то пошло не так…

– Рота! Сми-ир-р-рна!

Он видел лица. Не спины, не затылки, а лица. Это его и подкосило.

В глазах дрожал туман. Ветер и пыль. Конечно, все из-за ветра и пыли. Здесь, на плацу в Чуфут-Кале, всегда было очень ветрено…

Половину этих лиц он узнавал по фотографиям в личных делах: парни из проекта «Дон». Их наверняка проинструктировали: когда осужденный проходит мимо, выполняется команда «налево кругом». Они стояли «смирно».

– Так и положено? – спросил советский наблюдатель у Казакова.

– Да, – бросил полковник сквозь зубы.

В другой день журналисты не дали бы Верещагину спокойно уехать. Но сегодня у них был более лакомый кусочек, настоящая сенсация: штабс-капитан Рахиль Левкович расстреляла из пистолета трех пленных советских офицеров.

Арт сказал, что Рахиль потребуется моя поддержка – и не ошибся. Но еще лучше Рахиль бы помогла огневая поддержка взвода качинцев – жаль, закон это запрещает. Зато он разрешает всячески унижать и размазывать по стенке женщину, выдвигающую обвинение против насильников.

С советского наблюдателя взятки гладки: он совершенно искренне считал, что женщина – это такое вспомогательное существо для человека-мужчины, и если она пошла в армию вместо замужа – то наверняка с тайной мыслью попасть в плен и там насладиться любовью противника, «без греха и досыта». Уж на что наши военные юристы оказались подстилками – но и их корежило порой.

Впрочем, это не помешало им развалить обвинение. Рахиль была пьяна и не смогла отчетливо опознать тех, кто над ней издевался (не важно, что ее напоили силой), Фатма погибла, и некому было подтвердить показания, в результате самыми главными виноватыми оказались трое покойников, погибших, когда отбивали часть. У меня с майором тоже вышла ситуация «слово против слова» – и ему попался весьма грамотный адвокат. Майор очень умно напирал на то, что я активно вешалась ему на шею. Побои военврач зафиксировал в то же утро, но я ведь не скрывала того, что украла пистолет, а он, бедняжка, защищался как мог. В доказательство моей опасности привели свидетеля – того самого охранника, которому я размозжила голову. Ну почему я не могу убить кого надо?

Единственным светлым пятнышком был Бурцев и его ребята. Когда советский юрист спросил его, почему это у майора Колыванова переломаны руки в нескольких местах, Бурцев очень вдохновенно рассказал историю о том, как храбро майор защищался в рукопашной. Ну, никак не хотел даваться живым, никак.

Рахиль напивалась каждый день. И не так, как Арт, – бутылку под стол, и все, – а убийственно, в лежку. Все это наутро было на ее лице, и на судей тоже производило не самое благоприятное впечатление.

Я не знаю, в какой момент она купила пятизарядный мини-револьвер. Она таскала его за отворотом ботинка, так что спокойно пронесла в зал суда в день оглашения приговора. Мы уже знали, что нас сольют, но на что-то надеялись.

Когда суд объявил обвинямых невиновными в силу «недо– статочности доказательств», Рахиль выхватила эту игрушку и высадила в ублюдков весь барабан. С расстояния в четыре метра она никого не убила только потому, что я хватала ее за руки. Двоих красавцев отвезли из зала суда в госпиталь, Рахиль забрали в психлечебницу, а меня Бурцев и ребята быстро вывели из зала суда, растолкав журналистов, и увезли в Бахчи, потому что я попросилась в Бахчи, в квартиру Арта.

Я знала, что его процесс закончился вчера и что он сидит на гауптвахте своего же полка. Я надеялась его застать – но соседи сказали, что его куда-то увез красивый парень на «Харламове».

Это был наверняка Шэм, и я немного успокоилась.

Он смотрел в себя, как в пустой колодец. Колодец, в котором не видно дна, но отсутствие воды понятно еще до того, как бросишь туда камень – нет веселых бликов на каменных стенах, нет влажной скользкой зелени и дыхания свежей прохлады…

Он сидел в своей квартире на диване, завернувшись в плед, и мысли текли, как песок в часах. За окном начинался вечерний бахчисарайский шум: люди возвращались с работы. Он любил Бахчисарай за его приватность и, как бы это сказать поточней, – семейственность. Здесь тебя могли пригласить на чашку чая или стакан вина за столик прямо во дворе – просто так, без повода. И шумная вечерняя перекличка возвращающихся с работы соседей была неотъемлемой частью этой спокойной, размеренной жизни. Раньше Верещагин ее любил. Раньше он с удовольствием становился ее частью. Добрый вечер, капитан. Гутен абен, капитан. Калиспэра, лохагэ. Салям, капитан… Да, раньше ему это нравилось…

Теперь эта уличная перекличка проваливалась в него без звука, без всплеска…

Он встал, протянул руку к книжной полке, не глядя, взял том. Криво усмехнулся, увидев английские буквы, стилизованные под арабскую вязь… Открыл наугад, пробежался глазами по двум-трем страницам, перелистнул полтома – уже сознательно, заложил страницу пальцем, сел на диван, прикрыв глаза… Английкий пиджак не налезал на горбатую русскую ситуацию.