Зиновий Юрьев - Брат мой, ящер

Девушку увели, майор вздохнул и посмотрел на Олега:

— Что скажешь? Тяжелый случай. Может, в самой глубине она еще человек, но как добраться до этой глубины…

— Может быть, Ирина Сергеевна и сумела бы как-то взломать броню ее ненависти к людям и к себе, а я… С вашего разрешения, товарищ майор, я поговорю с ней, как вы?

— Ну, если не очень откладывать, потому что долго держать мы ее не можем, дело-то совершенно очевидное, а дальше она уже попадает в СИЗО, потом суд, потом колония — обычный путь. Но все равно, спасибо тебе за все, бывай…

Ангел Габриэль сидел в своей машине, припаркованной у дома Ирины Сергеевны. Господин сказал ему, что, возможно, кто-то заявится к ней, пока она и муж на работе. Кто это может быть, добавил он, он пока не знает, но ощущение опасности было вполне реальным. Настолько, что и Габриэль сразу почувствует, когда опасность приблизится.

Пока что в подъезд и из подъезда никто не входил и не выходил, и он, обострив свои чувства, думал о том, что все чаще приходило ему в голову. Кипение человеческих чувств и страстей, бесконечная жизненная суета… Вот уж поистине был прав царь Шломо — или, как называют его русские, Соломон, — когда писал в своем Екклезиасте: «Суета сует, суета сует — все суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки»… Царя можно было понять — уж кто-кто, а он познал и суету и ее тщету, как, наверное, никто. Мудрецы считали, что писал он эти строчки в старости, изрядно устав от семисот жен и трехсот наложниц, многие из которых были чужеземками. И не столько царь обращал их в свою веру, сколько они совращали царя Шломо своими богами и божками. Не случайно Писание говорит: «Не было его сердце полностью предано Господу…»

Удивительное дело, думал ангел, как часто люди не видят самих себя и дел своих. И даже мудрецы не избегают этой участи. Даже царь Шломо. Да, он был мудр, и не случайно Писание сохранило рассказ о том, как он судил своих израильтян. Пришли к царю две блудницы и просили рассудить их. Одна рассказала, что несколько дней назад обе родили сыновей. Но прошлой ночью ребенок другой женщины умер, и та подменила своего умершего ребенка на ее живого. Встав утром покормить младенца, она тотчас поняла: мертвый ребенок у нее на руках — не ее сын. Другая женщина настаивала, что живой ребенок — ее, а первая блудница лжет.

Царь приказал принести меч и повелел: «Рассеките живого младенца надвое и отдайте половину одной из женщин, а половину — другой». «Прошу, господин мой, — в ужасе закричала одна из женщин, — отдайте ей этого живого ребенка и не умерщвляйте его». Другая же оставалась непреклонной: «Пусть же не мне и не тебе не будет — рубите!». «Отдайте первой живое дитя… Она — мать его», — приказал царь.

Проницательно рассудил царь, проницательно, усмехнулся ангел Габриэль. Мудрость его позволяла понять движения чужой души и истинную материнскую любовь. А где была его мудрость, когда при строительстве храма обложил он народ такой непосильной податью и ввел принудительный труд. Да, храм был великолепен, но не случайно возроптал народ против царя…

И не случайно сын и наследник мудрого царя Рехавам отличался, по общему мнению, тремя качествами: был жаден, нахален и глуп. Как же было царю к концу жизни не возроптать: «Всему свое время и свой срок каждой вещи под небесами: время рождаться и время умирать; время насаждать и время вырывать посаженное…»

И сегодня люди остаются такими же: в кипении страстей, в жизненной суете не остается у них ни времени, ни подлинной мудрости взглянуть на себя со стороны и понять, чего на самом деле стоят их смешные и тщеславные метания, и какую цену платят они за слепоту свою.

И все же, и все же… К своему удивлению, все чаще казалось ангелу, что была в их жизни какая-то привлекательность, недоступная ему, парившему над жизненной суетой людей и видевшему их насквозь. Вот, например, Ирина Сергеевна. С момента, когда он впервые увидел ее, — она так радостно впустила его в свою квартиру, когда он приехал за ней для встречи с Господином, — она сразу стала ему чем-то странно дорога.

Сердце ангела должно быть холоднее и больше обычного людского, ибо иначе не вынести ему тот поток людских страданий, горестей и редких радостей, с которыми он сталкивается. И все-таки что-то недоступное его пониманию порой тянуло его к людям, заставляя завидовать их суете. Как в случае с Ириной Сергеевной. Да, завидовать. И Господин его понимал, наверное, то, что тянуло его к людям, ибо он понимал все. И говорил ему не раз: Габриэль, мы несем бремя, и это бремя нелегко. Но нужно быть твердым, ибо мы так же нужны людям, как они — нам…

…Как странно, что и по сей день печаль старого царя Израиля столь же сжимает сердца людей, как и тысячелетия назад. «Кто любит деньги, тот не насытится деньгами… Как вышел нагим из утробы матери, так и уйдет таким, каким пришел; и за труд свой ничего не унесет в руке своей… и что пользы ему, что трудился на ветер?»

Истинно так, думал ангел Габриэль, положив руки на руль «вольво» и не сводя внимательного взгляда с подъезда. Истинно так. И все же… Вот он долгие века выполняет волю Господина своего, часто надолго погружаясь в гущу людскую. Да, все хрупко у людей, все зыбко, все меняется. Как говорил тот же царь Шломо: «Всему свое время и свой срок всякой вещи под небесами: время рождаться и время умирать…»

Истинно так. Но не только жалость и сострадание к людям испытывал ангел, как учил его Господин. В который раз он отметил самым краешком сознания, что испытывал и какую-то странную зависть к людям, словно в их суете, в их метаниях, в их страстях было нечто привлекательное. Да, он как бы парил над миром, да, он был далек от смешных человеческих страданий и радостей, и должен был испытывать к людям, как учил его Господин, лишь бесконечное сострадание. Но почему-то все чаще приходила ему в голову одна и та же странная мысль: наверное, была в этой вековечной суете какая-то радость, раз род людской никак не может — или не хочет — жить в мире и душевном спокойствии. Наверное, от этого Господин так печален, и печаль его — он это видел — все густела и темнела…

Он вспомнил, как смотрела Ирина Сергеевна на тех, кого любила, на мужа и дочь, да и на тех, кому помогала… Да и он чувствовал радость, когда помогал тем, к кому посылал его Господин. Это все были хорошие люди, потому что к плохим Господин его не посылал, разве что наказать кого-нибудь. Но это была радость как бы издалека, радость чужого в чужой семье.

Он усмехнулся. Габриэль никогда не щадил себя. Ангелом можно было быть только тогда, когда ты был строг к себе и выжигал в себе все слабости и недостойные соблазны. Это были пустые мысли, ибо никогда не стать ему простым смертным. Он поставлен Господином быть его рукой, его глазом, его мечом, и никогда даже в глубине сердца не возжелает он стать просто человеком и покинуть Господина…