Зиновий Юрьев - Брат мой, ящер

— Вам не кажется, Юрий Михайлович, что наш разговор становится уж очень специально богословским? Ведь в христианстве вы верите в триединого Бога — Отца, Сына и Святого Духа. Иудеи потому и не могут воспринять христианство, что для них Бог один и един. А Иисус Христос был не более чем одним из множества проповедников-пророков.

— Хорошо, давайте пока оставим теологию. С формальной точки зрения вы никак не можете считаться христианкой, ибо наши взгляды на Господа уж очень диаметрально противоположны. С другой, ваше целительство основано на десяти библейских заповедях…

— Да, я считаю их основой даже больше, чем иудаизма и христианства, основой всей нашей цивилизации.

— Может быть, мы смогли бы найти какие-то точки соприкосновения — те же заповеди — и работать вместе. Как вы считаете?

— Хорошо, отбросим чисто богословские вопросы. Старшая лаборантка Стрельцова, которую мы уже упоминали, человек, как вы говорите, воцерковленный. Она молится, она регулярно ходит в церковь, она принимает участие в жизни своего прихода, она строго соблюдает все церковные праздники и посты. И при этом она человек злой, завистливый, нетерпимый, лживый. Считаете ли вы ее настоящей христианкой?

— Да, она далека от идеала, разумеется, но она христианка. Если бы все христиане были совершенны, мир был бы другим. И не нужно было ждать прихода Мессии, чтобы агнцы возлегли рядом с волчицами. Мы не отвергаем никого, мы уверены, что само стремление к Богу уже смягчает и спасает души людские.

— А для меня она бесконечно далека от Бога. Если на весы на одну чашку положить молитвы и посты, а на другую злобу и нетерпимость, то для меня нарушения заповедей перевешивает все остальное. Мне неловко вам это говорить, вы наверняка знаете и Ветхий и Новый Завет неизмеримо лучше и глубже меня, но как раз в иудаизме главное не форма, а суть веры. То есть правильное поведение, другими словами, соблюдение тех же заповедей, важнее всех молитв и постов. Не случайно еврейские мудрецы считают, что суть Торы может быть выражена в нескольких словах: никогда не делай другому того, что неприятно тебе.

Вы знаете, мне вообще кажется, что ваша церковь потому так мало ратует за выполнение заповедей, что подменяет Всевышнего Иисусом Христом, которому авторы Евангелия приписали совершенно несуразные в своей заведомой невыполнимости требования вроде «подставь другую щеку», «отдай последнюю рубашку» или советы не думать, как птички, о завтрашнем дне — бог прокормит.

А когда требования заведомо невыполнимы, то никто особенно и не требует их исполнения.

Еще раз прошу простить меня, Юрий Михайлович, за нравоучительный тон. И уж подавно я не призываю вас принять иудаизм. Да я сама так же далека от иудаизма, как и от христианства. Кипнис, кстати, это фамилия моего мужа, а он, как и я, далек от веры. Вообще для евреев, как вы наверняка знаете, прозелитизм, то есть обращение в свою веру, глубоко чужд. Если кто-то и захочет принять иудаизм, раввин обязан всячески отговаривать его, указывая на все трудности, связанные с принадлежностью к иудаизму.

— И все-таки, Ирина Сергеевна, мы с вами не так далеки друг от друга, как может показаться…

— К сожалению, я не разделяю вашего оптимизма. Если бы для православия нравственность действительно стояла бы на первом месте, а посты и молитвы далеко позади, всю силу свою, весь авторитет свой церковь обратила бы на воспитание веры в заповеди, на требования всегда исполнять их. Или, по крайней мере, стремиться выполнять их. Мы бы слышали страстные призывы к заповедям с каждого амвона. Вы же предпочитаете просто перекрестить какого-нибудь братка с бритой шеей и золотым крестом на шее, который вчера завалил кого-нибудь на стрелке, а сегодня пришел в церковь. Так, Юрий Михайлович?

— Конечно, вы не правы, хотя в чем-то и можно было с вами согласиться. Вообще, это сложный вопрос, и не нам…

— Может быть, не вам. Вы вписаны в церковную иерархию. Но я человек свободный, и я хочу нести всю полноту нравственной ответственности и за себя, и по возможности большее количество людей. А то мы в России привыкли всегда полагаться на других, вот приедет барин, барин всех рассудит. А барин, к сожалению, все где-то задерживается и что-то особенно не спешит к нам. Посмотрите на нашу преступность, коррупцию, повальное пьянство, сотни тысяч брошенных родителями детей. Вот истинное поле приложения трудов церкви…

— Жаль, честное слово жаль, что мы не можем соединить усилий.

— В чем?

— Я думаю, что если бы вы были готовы несколько изменить свои уж очень неканонические — скажем честнее — еретические взгляды, мы могли бы работать вместе.

— Пока, дорогой Юрий Михайлович, боюсь, что это из области мечтаний.

— Жаль, Ирина Сергеевна. Что бы вы ни говорили, я уверен, что мы придем друг к другу. Поэтому я не говорю вам «прощайте», а просто «до свидания». И еще раз спасибо, что так любезно согласились встретиться со мной.

Протоиерей ушел, а Ирина Сергеевна продолжала сидеть за столиком, закрыв глаза. Почему-то она чувствовала себя бесконечно усталой. Она вздохнула и открыла глаза. На месте протоиерея сидел Иван Иванович и улыбался ей своей мягкой доброжелательной улыбкой. Усталость ее мгновенно испарилась, а душа наполнилась каким-то удивительно нежным теплом.

— Простите, что я так неожиданно… — Ирине Сергеевне показалось, что Иван Иванович смотрел на нее не просто ласково, а с какой-то согревающей все ее существо любовью.

— Что вы! Вы не представляете, как я рада видеть вас…

— Я слышал вашу беседу. Я хочу лишь сказать, что горжусь вами. Вы молодец, вы очень храбрая женщина, и я счастлив, что не ошибся в выборе. Хотя, если быть честным, я не думал, что вы столкнетесь с такими сложностями в выполнении своей миссии. Разумеется, я давно уже отдавал себе отчет в упорстве рептильного комплекса в сознании людей, но мне казалось, что кора больших полушарий с культурой и верой, собранными в ней, одолевает древний злобный спинной мозг. Увы, далеко не всегда. Совсем не всегда. Порой я сам не могу понять, откуда во мне эта упорная вера в то, что человек может стать лучше. Наверное, она все-таки от людей, которые не могут жить без надежды… Еще раз спасибо вам за все ваши труды. Держитесь, друг мой, я всегда буду с вами.

Только что, секунду назад сидел за столиком улыбающийся Иван Иванович с печальными глазами, изливал на нее свое тепло — и вот — уже нет его. Словно его и не было, словно пригрезился он ей. Да и был ли он в действительности?

Ирина Сергеевна расплатилась за кофе и медленно вышла на улицу. На душе у нее было и радостно и грустно. Никогда не думала она, что эти чувства могут так легко соединяться в одном сердце…