Виорэль Ломов - Мурлов, или Преодоление отсутствия

На Мурлова молния произвела странное воздействие: в тот миг, когда ее ослепительная и хрупкая громадина рухнула за студенческие общежития, он почему-то подумал: что-то случится со мной сегодня, что-то произойдет.

От входа вверх по лестнице к раздаче уходила очередь. С верхней площадки Гвазаву окликнула Фаина: «Савушка!» Гвазава поморщился. Он был зол на нее. Она и раньше не посвящала его в свои планы, но в этом, навязшем у всех на зубах, «погружении» она, говорят, дала чертей, вернее, чертям. Поговаривали и о Филологе, и о покрытом серебристой шерстью лидере, и об отроках из академических семей. Словом, «напогружалась» под самую завязку. И не то обидно, что там было у нее с ними, а то обидно, что не было этого у нее с ним. Тоже мне, ломалась да кочевряжилась. Дешевка!

Фаина была с секретаршей директора неприступной Альбиной и Анной Николаевной. Анна Николаевна оживленно рассказывала о шаровой молнии. Это был ее конек: молнии, собаки, крысы, мужики и прочая нечисть. Разумеется, девушки всего этого не знали, но подщебетывали в меру своих способностей. Анна Николаевна не была оригинальна. Как только начинается гроза – очевидцы наперебой начинают рассказывать о шаровой молнии. Кстати, местное радио как-то сообщило, что в Воложилинском ОНТИ имеется документация на шаровую молнию. Когда Сосыхо, занимающийся электрическими разрядами, обратился на радио, радио извинилось за ошибку диктора – тот прочитал «молния» вместо «мельница». Сосыхо после этого успокоился, он несколько дней думал, что у него стряслось что-то с головой и что не быть ему членом-корреспондентом.

– В прошлом году, – говорила Анна Николаева, – я сама вот этими глазами видела у Синявских шаровую молнию. Вот так вот, – она показала перед собой двумя руками молнию, размером с трехкилограммовый арбуз. – Балкон был открыт. И вот так я сижу, вот так вот – они, Синявские. А на тумбе, рядом, кот Василий. Это Синявский его в честь Василия Сталина назвал. Он у них весь гордый из себя, герцог! Кстати, на бульдога даже не смотрит. Презирает его, собаку такую! Мы чай, значит, пьем, а молния вот так это влетает, молчком, и – на кухню, потом – в ванную, и – к нам! Мы обмерли, моргнуть боимся, а она над котом проплыла – тот как заорет! И искры из него, как из розетки. Потом над нами прошлась и – вжик! – опять на балкон. А у меня в глазах потом долго зеленые круги плавали. Синявский говорит, что влетела молния золотая, а вылетела черная. Чего не знаю – того не знаю, цвет не разглядела. Да и насчет Синявского сомневаюсь, что разглядел. А кот трясся и орал дико минуты две. К нему еще бульдог подошел, голову свою, во такую, задрал и понюхал: Ф-фу! Ф-фу! А кот ему: Ш-шш! Ш-шш!

Мурлов, вяло улыбаясь общей беседе, вспомнил, как давным-давно, когда ему было лет двенадцать, у соседки разбилось стекло в кухонном окне. Бабка позвала Кирюху из первого подъезда, чтоб тот вставил стекло. Кирюха отрезал стекло и второпях отколол уголок. Вставил, а снизу треугольная дырочка. «Ничего, Петровна, изолентой заклеишь, и будет все в ажуре. Разрази меня гром, если дуть будет!». Изолентой так изолентой, раз так получилось, к стеклу кусок не пришьешь. Хозяйка тут же на кухне угостила Кирюху портвейном. Дело в июле было. День был ясный да тихий. Сидит Кирюха, бутылочку приканчивает. И не успел прикончить, как вспыхнул, почернел и свалился под стол. И тут же раздался гром средь ясного неба. Молния влетела аккурат в тот уголок. Метко Зевс запустил.

– И главное, надо же, кобель «ф-фу» говорит, а кот «ш-шш»… А потом Василий сдурел. Видно, от молнии. Как что не по нему, обидит кто или, может, жратва не та, залезет на шкаф (у Синявских в зале шкаф высокий такой, старинный) и оттуда, со шкафа, писает им прямо на обеденный стол! Представляете, вечером собираются все домой, а на столе котячья моча!

– Мо-чача, – пробормотал Мурлов. – Грузинский напиток.

– Чего? – не понял Гвазава. Фаина прыснула и что-то шепнула на ушко Альбине. Та сдержанно улыбнулась и посмотрела сперва на Мурлова, а потом на Гвазаву.

Анна Николаевна продолжала развивать тему. Фаина, улыбаясь, но снисходительно, слушала Анну Николаевну. Альбина круглила рот и глаза и запоминала характерные мелочи, которые всегда пригодятся в секретарской работе. Савва слушал мрачно, толкнул локтем Мурлова и тихо спросил:

– Хороша? – он едва заметно кивнул на Фаину. – Один вечер – и делай с ней, что хочешь.

Мурлов увидел собачьи глаза Гвазавы и поверил, что это действительно так, только с точностью до наоборот: сто вечеров – и можешь делать себе харакири.

– А кончил он совсем плохо, Василий. До того сдурел, что однажды, было как раз 9 мая, нагадил в берет самому Синявскому. Что было! Синявский сгреб кота вместе с беретом и в сердцах швырнул его, вот так, в сторону. А в той стороне форточка открытая была. И кот вместе с беретом (хорошо еще, второй этаж) упал на голову Кукуевой. А там такая дама! Что тут началось!.. – и далее последовала глава из рукописи, найденной в Сарагосе.

Тревожившее Мурлова с утра чувство, совпавшее с приближением грозы, не покидало его, оно не отпускало и угнетало – что-то должно непременно случиться, не обязательно плохое, но кардинальное. Обед не лез в глотку. Видимо, суп с гуляшом ценили себя гораздо дороже, чем стоили. У Гвазавы тоже не было заметного аппетита. Женщины же с завидной легкостью склевали свои котлетки-запеканки, ни на минуту не прекращая легкой болтовни о природных и человеческих стихиях. «Какой у нее интересный голос», – подумал Мурлов.

По улицам неслись потоки воды. Завеса дождя переместилась на запад. Показалось солнце, и обновленный мир заблистал и засверкал, до рези в глазах. Анна Николаевна с Альбиной пошли по своему обычному маршруту: в торговый центр, а потом на рынок.

– Савушка, перенеси меня, пожалуйста, – улыбнулась Фаина.

– Дима перенесет. Мне в другую сторону, – Савва хмуро откланялся.

Мурлов потоптался на месте возле Фаины. Девушка улыбнулась и скинула туфли, на лету поймав их. «Ой, как хорошо!» Мурлов пошлепал по воде за ней следом.

– Вы новенький? Я вас видела. Вы у Хенкина? Москвич? Из Бауманского? Нет? В общаге живете? А я вон там, в тех коттеджах, у озера.

Мурлов не успел ответить ни на один вопрос, а только смотрел на нее и улыбался, как идиот.

«Заторможенный», – решила Фаина. – Чао! – «Мо-чао! Мо-чача!»

Месяц прошел.

Филолог пригласил Фаину в ресторан Дома ученых.

Филолог привык видеть ее в джинсах или узких обтягивающих платьях, в которых она была, как змейка; а сейчас – в серовато-розовом элегантном платье широкого покроя, с приколотым на груди пионом, которые вроде как и сошли давно, – она была до того хороша, что у Филолога от восторга глаза подернулись слезой.