Стивен Кинг - Несущая огонь

Индеец насмешливо смотрел на Хокстеттера, потом его единственный глаз скользнул по остальным лицам, побелевшим до цвета лабораторных халатов.

— Как же, — тихо сказал он. — Или все-таки есть желающие?

Ни один не пошевелился. Умора да и только. «Вот так, — подумал Рэйнберд, — будет и с политиками, когда до них вдруг дойдет, что кнопка нажата, и ракеты уже в воздухе, и бомбы сыплются градом, и уже горят города и леса». Это была такая умора — хоть смейся… и смейся… и смейся.

— Красиво как, — пролепетала Чарли, — Как красиво…

Они стояли на берегу пруда, недалеко от того места, где всего несколькими днями раньше стоял ее отец вместе с Пиншо. Сегодня было куда прохладнее; в зеленых кронах наметилась желтизна. И уже не ветерок, но ветер пускал рябь по воде.

Чарли подставила лицо солнцу и закрыла глаза; она улыбалась. Стоявшему рядом Джону Рэйнберду, пробывшему шесть месяцев охранником в тюрьме «Кэмп Стюарт» в Аризоне, прежде чем отправиться за океан, доводилось видеть подобное выражение лица у людей, отмотавших приличные сроки.

— Хочешь пойти посмотреть на лошадей?

— Пошли! — немедленно откликнулась она и, спохватившись, робко посмотрела на него. — Если ты не против.

— Не против? Да ты знаешь, как я рад, что выбрался. Когда еще подвернется такая передышка!

— Они тебе приказали?

— Нет, — ответил он. Они шли берегом; чтобы выйти к конюшням, надо было обогнуть пруд. — Спросили, есть ли добровольцы. Что-то я не заметил ни у кого особого рвения после вчерашнего.

— Испугались? — спросила Чарли, пожалуй, чуть кокетливо.

— Испугались, — сказал Рэйнберд, и это была чистая правда. Кэпу, нагнавшему Чарли в холле, пришлось самолично отвести ее «домой». Молодого человека, оставившего свой пост возле ЭЭГ, отдали под трибунал в Панама — сити, Флорида. Ведущие специалисты, собранные на экстренное совещание сразу после теста, превратили обсуждение в сумасшедший дом, воспаряя до небес с самыми невероятными прожектами и тут же хватаясь за голову в поисках способов контроля.

Предлагали сделать огнеупорным ее жилище, и приставить к ней круглосуточную охрану, и одурманивать ее наркотиками. Рэйнберд долго это слушал, наконец не выдержал и застучал по столу тяжелым перстнем с бирюзой. Он стучал до тех пор, пока не дождался полной тишины. С Рэйнбердом, чья звезда так круто взошла, волей — неволей приходилось считаться при всей нелюбви к нему Хокстеттера (пожалуй, не было бы преувеличением сказать — ненависти) и, соответственно, его сотрудников. Как-никак именно он в основном имел дело с этим живым факелом.

Рэйнберд поднялся и милостиво дал им возможность полюбоваться своим изуродованным лицом.

— Я предлагаю ничего не менять. До сегодняшнего дня вы исходили из того, что девочка, скорее всего, не обладает никаким даром, хотя два десятка документов свидетельствовали об обратном, а если и обладает, то весьма скромным, а если не таким уж скромным, то, скорее всего, она им не воспользуется. Теперь же, когда ситуация изменилась, вы снова хотите выбить девочку из колеи.

— Это не так, — поморщился Хокстеттер. — Опять вы…

— Это так! — обрушился на Хокстеттера громовой голос, заставляя его вжаться в кресло. Рэйнберд ободряюще улыбнулся притихшей аудитории. — Короче. Девочка стала нормально есть. Она прибавила пять килограммов и перестала быть похожей на тень. Она читает, отвечает на вопросы, раскрашивает картинки. Она мечтает о кукольном домике, и добрый дядя уборщик пообещал достать его. Словом, состояние ее изменилось к лучшему. И после этого, джентльмены, вам что же, не терпится начать все сначала? С многообещающего нуля?

Техник, обслуживающий во время теста видеокассетную аппаратуру, позволил себе робко поинтересоваться:

— Ну, а если она подожжет свою квартирку?

— При желании она давно бы это сделала, — ответил Рэйнберд. Возразить тут было нечего. Дискуссия закончилась.

…Впереди виднелись конюшни — темно — красные с белой отделкой. Рэйнберд громко рассмеялся.

— Здорово ты их напугала, Чарли!

— А тебя?

— А чего мне пугаться? — Рэйнберд потрепал ее по волосам. — Это только когда в темноте запирают, я нюни распускаю.

— И ни капельки это не стыдно, Джон.

— При желании, — тут он слегка перефразировал то, что сказал вчера на совещании, — при желании ты давно могла бы меня поджечь.

Она мгновенно подобралась.

— Как ты… как ты можешь!

— Прости, Чарли. Язык мой — враг мой.

Они вошли в полумрак конюшен, и в нос сразу ударили запахи. Лучи закатного солнца косо пробивались между балок, и в этих неярких полосах света полусонно кружилась мякинная пыль.

Грум расчесывал гриву вороному с белой звездой во лбу. Чарли остановилась как вкопанная, не в силах отвести глаз. Грум поворотился к ней и сказал с улыбкой:

— Это, значит, вы и есть юная мисс. Мне сказали, что вы должны прийти.

— Какая она красивая, — прошептала Чарли. У нее задрожали руки, так ей хотелось коснуться этой шелковистой кожи. Она увидела темный, спокойный, чуть увлажненный конский зрачок… и влюбилась с первого взгляда.

— Вообще-то это мальчик, — сказал грум и украдкой подмигнул Рэйнберду, не подозревая, что он за птица, поскольку видел его впервые.

— В некотором смысле.

— А как его зовут?

— Некромансер, — сказал грум. — Хотите погладить?

Чарли неуверенно приблизилась. Лошадь опустила морду, и девочка ее погладила. Знала ли Чарли, что она зажжет полдюжины костров, только бы прокатиться верхом — при условии, что Джон будет рядом… но Рэйнберд сразу понял это по ее глазам и невольно улыбнулся.

Она случайно обернулась и поймала его улыбку; на мгновение ее рука, гладившая лошадиную морду, повисла в воздухе. Что-то ей не понравилось в этой улыбке, а уж, кажется, в Джоне ей нравилось решительно все. Она воспринимала людей интуитивно, не задумываясь; для нее это свойство было столь же неотъемлемым, как голубые глаза и пять пальцев на руке. И отношения у нее складывались на основе первоначального ощущения. Хокстеттер ей не нравился — она тотчас почувствовала, что он смотрит на нее как на лабораторную пробирку. Как на объект исследования.

Но к Джону она привязалась сознательно — он столько для нее сделал, он такой добрый, к тому же он натерпелся из-за своего уродства… одного этого было достаточно, чтобы почувствовать в нем родственную душу и пожалеть. Разве она сама оказалась здесь не потому, что природа создала ее уродцем? И при всем при том Джон был из тех людей — вроде мистера Рочера, владельца закусочной в Нью — Йорке, который частенько играл в шахматы с ее отцом, — чья душа потемки. Старый Рочер всегда ходил со слуховым аппаратом, на руке у него была татуировка — голубоватый нечеткий номер. Однажды Чарли спросила отца, что это значит, и папа, взяв с нее слово, что она никогда не спросит об этом мистера Рочера, пообещал как-нибудь все объяснить. Но так и не объяснил. Пока они играли в шахматы, Чарли смотрела телевизор и жевала ломтики колбасы, которые приносил ей мистер Рочер.