Геннадий Якушин - Волк

Ближе к вечеру с ведром цементного раствора я поднимаюсь на чердак и тщательно заделываю свой тайник с пистолетом Чернокнижника, колечками, сережками, браслетами и валютой, полученной от Совы и переданной Стопариком. Мало ли что, все-таки меня не будет в Москве три года.

А через день я уже стою в телогрейке у военкомата. Провожают меня только отец с матерью да братья. С Тамарой наши пути разошлись. Ее приняли в консерваторию, и она уволилась с завода. Теперь у нее совершенно отличная от моей жизнь. Я звонил дяде Кириллу. Стопарик у него не была.

О, кажется появляется еще один провожатый, Федор Сергеевич — следователь. Он отводит меня в сторону и с хитринкой в глазах говорит:

— Гена, убийцей твоей девушки является бежавший из лагеря заключенный по кличке Кабан. Он застрелен такими же, как и сам, бандитами. Его подельник тоже убит. Тело этого бандюги найдено в товарняке аж на Украине. А вот девушка из их круга успела скрыться. Ну что ж, парень, служи. Кстати, тебя очень хорошо характеризует завод. По мнению дирекции, месткома и комсомольской организации, ты отличный производственник, активный комсомолец и участник художественной самодеятельности. И кроме всего, еще учишься в вечерней школе рабочей молодежи.

Он направляется к моим родителям, и они о чем-то беседуют. Я стою с братьями, и мне очень себя жалко и хочется плакать…

Я солдат! Я чеканю шаг по плацу войсковой ракетной части, расположенной в селе Медведь Новгородской области. По этому плацу чеканили шаг наши солдаты еще во времена Аракчеева. А надо мной летит и подает сигналы запущенный моей страной первый в мире искусственный спутник Земли, и сердце мое от этого радостно бьется и гордость распирает меня. Опять мы впереди планеты всей. И так будет всегда, потому что мы — космическая нация.

Внизу, под крылом самолета, лежит земля, на которой расположена стартовая площадка Алмаза. Я со своим взводным старшим лейтенантом Воробьевым должен на нее приземлиться. Два месяца наш взвод учился у десантников искусству выживания и прыжкам с парашютом. Уметь прыгать с парашютом и выживать в любых условиях для нас, ракетчиков, считается обязательным. В тылу противника может быть оставлен замаскированный ракетный комплекс. Если этого потребуют обстоятельства, нас десантируют в его расположение и мы нанесем по врагу ракетный удар с тыла. Очень красиво и эффектно! Всю жизнь я буду помнить свой первый прыжок. Над ним хохотал весь взвод:

— Ужасно «смелый» ты у нас. Едва самолет не поломал, когда выталкивали тебя из него.

Сейчас я с Воробьевым лечу в Алмаз осваивать новую технику. Мне служить еще более двух лет, и я считаюсь перспективным, а офицеру положено повышать свою квалификацию. Самолет садиться в Алмазе из-за младшего офицера и солдата не станет. Он выполняет свою задачу. Летчикам дана команда по пути десантировать нас на указанный объект. Над дверцей пилотов зажигается фонарь. Я встаю и поправляю на себе ремни, лямки, карабины подвесной системы.

— Давайте, ребята! — кричит, выглянув из кабины, летчик. — Быстро, пока окно не затянуло. Счастливо!

Но Воробьев, который по договоренности должен прыгать первым, как назло, что-то мешкает. Секунду помедлив, я вываливаюсь из самолета и мгновенно захлебываюсь наотмашь бьющим морозным ветром и чувствую холодную пустоту в желудке. Я отсчитываю секунды и дергаю кольцо. Резкий удар в воздухе, и я как будто зависаю, застываю на одном месте, успев, однако, поймать взглядом уплывающий самолет.

Я благополучно приземляюсь вместо стартовой площадки Алмаза на поляну, окруженную неприветливыми и сумрачными елями и пихтами. Вот тебе и задержечка старшего лейтенанта! Вот во что вылилась! Надо думать, как отсюда выбираться. И тут я замечаю самого взводного. Он возится с парашютом на краю поляны. Я с криком «Товарищ старший лейтенант!» бросаюсь к нему, проваливаясь по пояс в снег. Воробьев поднимает голову и какое-то время молча, со злобой смотрит на меня, а затем, усмехнувшись, медленно скрывается в темно-зеленом пологе мохнатых лап-ветвей, оставляя в снежном покрове глубокую борозду. И хотя сердце мое замирает при одной только мысли, что я окажусь в этой страшной зимней тайге один, я останавливаюсь. «Что, кроме ненависти, может испытывать ко мне взводный? — спрашиваю я сам себя. — А история-то более чем банальная…»

Да, кажется, и в армии у меня все идет наперекосяк. Правда, вначале все было хорошо, разумно, правильно, все в заданном направлении. В общем, все было нормально в первые месяцы службы. А потом появляется непонятный холодок, какая-то глубинная пустота. Будто я чего-то ждал, а меня обманули. И, видимо, это начинает происходить со мной от понимания того, что на самом деле армейская жизнь не такая уж и нормальная. Точнее, она не такая последовательная, простая, четко-размеренная, как может показаться с первого взгляда. Может, это и стало причиной моих последующих поступков.

Я раскрываю вещмешок. В нем три банки свиной тушенки, с килограмм сушеного гороха, черные сухари, наверное, тоже не меньше кило, плюс чай, сахар и два коробка спичек. Продукты есть. Можно ждать помощи. Меня же в любом случае должны искать. Нет, искать меня не будут! У Воробьева компас, карта. Он дойдет до Алмаза и доложит, что приземлился в тайге один. Искал меня несколько дней, колеся по тайге, и не нашел! Но опять же будут искать тело. Какое тело? Звери сожрали тело! А пойдет он на это? А почему бы и нет! Из мести-то? Пойдет!!!

Однако наступающие сумерки, непрерывный гул ветра в верхушках высоченных деревьев, подчеркивающий угрюмость этой местности, заставляют меня активнее заниматься делом. Экипировка у меня отличная. Ее готовил сам старшина Жуков. На мне бушлат, теплые ватные штаны, валенки, меховые рукавицы. Есть топор, нож, ракетница. Я приглядываю стоящую на краю поляны достаточно толстую сушину. Тщательно, как учили у десантников, утаптываю снег рядом с ней. Затем подрубаю ее и заваливаю на подготовленное место. На нее веером укладываю четыре ствола потоньше. Более тонкие деревья комлями я кладу рядом, а макушки у меня как бы разбегаются одна от другой. Потом я рублю сухие сучья и запаливаю костер. Огонь течет по стволам сушин. И место, расчищенное мной от снега, оказывается между потоков огня. Охапку мягких пихтовых веток я бросаю на землю, говоря себе: «Чтобы мягко было». Потом набиваю котелок снегом и вешаю над огнем. В пихтовых зарослях я нахожу смородиновый куст, отламываю один прутик, измельчаю его и бросаю в котелок. Приправа к чаю восхитительна.

«Садись, Ген, сюда», — приглашаю я сам себя и, чуть подпрыгнув, усаживаюсь на пружинистые ветки. От огня, который пылает с трех сторон, идет тепло. А от горячего чая с сухарями мне становится даже жарко. Уже темно. Я сбрасываю бушлат, потом снимаю с ног валенки и ставлю их поближе к огню. Сам же ложусь головой в сторону от него, набросив на себя бушлат. Вытянутые ноги, обмотанные двумя парами байковых портянок, хорошо обогревает огонь. Шапку я не снимаю, наоборот, нахлобучиваю ее до самых глаз и подтыкаю бушлат, чтобы нигде не поддувало. Я доволен собой. Доволен тем, что так здорово обосновался на ночь.