Виктор Пелевин - Смотритель. Книга 1. Орден желтого флага

Юка обычно отпускала каждому вслед -так, чтобы он не услышал, - какую-нибудь невинную шпильку. Укола, однако, хватало, чтобы из гостя вышел весь воздух, поэтому я ни о ком особо не скучал.

Теперь меня регулярно навещал только мой монах-наставник, приходивший напомнить о возвышенном и вечном - и вернуть мой ум в состояние, подобающее будущему Смотрителю. Юка оставалась в углу моей комнаты за ширмой и замирала в неподвижности, так что ее не замечали ни монах, ни я сам.

Ее, кажется, действительно увлекали эти душеспасительные лекции (мой наставник прежде был поэтом-лауреатом в Железной Бездне и выражал старые истины образно и красиво). Монах не знал, что Юка тоже в комнате.

Один раз произошла забавная сцена.

Наставник заставил меня сидеть на полу до тех пор, пока я не почувствовал боль в ступнях — и долго не разрешал сдвинуться. Потом он сказал:

— Мы все время меняем позу тела, потому что ни одна из них не является окончательно удобной. Это с детства знает каждый. Но то же самое касается и умственных состояний. Мы постоянно меняем позу ума - то направление, куда ум глядит, — поскольку ни одна из открывающихся перспектив не бывает удовлетворительной. Внутренняя жизнь человека сводится к тому, что он много раз в минуту перебегает из одной безысходности в другую, даже не осознавая этого процесса. А если у него возникает чувство, что в каком-то мгновении стоит задержаться, он тут же покидает его, чтобы написать стихотворение на тему «остановись, мгновение...»

Я подумал, что он, как бывший поэт-лауреат, хорошо знает, о чем говорит.

В этот момент Юка кашлянула за своей ширмой. Мне показалось, что она не удержалась от смешка и попыталась замаскировать его таким образом.

Наставник услышал — и поглядел на меня. Я пожал плечами. Монах беззвучно поднялся, выхватил из-под своей рясы четки из маленьких медных черепов (в руках тренированного человека это серьезное оружие) и мягкими кошачьими шагами двинулся к ширме. Я понял, что у него на уме — шпионы, покушения и все такое прочее. Перемещаясь по комнате, он продолжал говорить:

— Ни в одной из поз ума нет счастья. Оно всегда где-то рядом. Но из-за того, что ум все время меняет позу, нам начинает казаться, будто счастье убегает от нас. Нам мнится, что мы вот-вот его нагоним. А потом мы решаем, что в какой-то момент промахнулись, стали отставать и упустили свой шанс...

Монах остановился возле ширмы.

— Последнее особенно мучительно, -продолжал он. - Но, как и все человеческие страдания, это тоска о миражах. Упущенного никогда не было не то что рядом, его не было нигде. Мы - просто стирающаяся память о веренице умственных поз, сменявших друг друга с безначального времени. Единственный смысл сей древней комедии - или, скорее, трагедии положений - бегство от неудовлетворенности, из которой сделана каждая из поз. Эта саморазворачивающаяся пружина не понимает, что убегает то самое, от чего хочется убежать — и именно оно будет найдено в результате. В этом неведении корень человека — и вечный двигатель истории...

С этими словами монах отбросил ширму — и увидел почтительно склонившуюся Юку. Выпрямившись, она подняла глаза и сказала:

— Но если не менять позу ума всю жизнь, то нам не останется ничего другого, кроме как стать той формой, которую мы сохраняем. Нам просто некуда будет деться. Разве не с этой целью вы, почтенный мастер, сделались монахом? Иначе в вашей рясе нет никакого смысла вообще.

Монах улыбнулся. Затем поднял ширму и поставил ее на место. Видимо, слова Юки произвели на него впечатление — и он решил, что она имеет право присутствовать во время наших уроков.

Но я-то знал, что Юка говорит не про него, а про себя. С того дня я стал понимать ее лучше — насколько это вообще возможно с таким странным существом. Кстати, чем меньше похож на нас другой человек, тем проще его полюбить. Думаю, это биология.

Я хотел теперь только одного: чтобы меня оставили в Красном Доме в покое и одиночестве - и я мог бы спокойно играть в шашки с

Юкой. Я говорю «шашки», потому что в шахматы она выигрывала.

Мне следовало бы помнить слова монаха-наставника, что жизнь ненадолго приобретает кажущееся совершенство лишь для того, чтобы больнее поразить нас своим непостоянством (виновата в этом не сама жизнь, добавлял он, а наш ум, старающийся найти опору, смысл и красоту в танце вокзальных наперстков, шарик из-под которых был украден десять тысяч лет назад).

Когда я наконец привык к счастливому и безмятежному существованию в Красном Доме и даже стал находить в нем благородную скуку, мой сладкий сон был нарушен самым неожиданным образом.

Однажды мы с Юкой пошли гулять в лес.

Это был не совсем лес — скорее, большой участок приусадебного парка, стилизованный под лесную чащу с такой степенью достоверности, что от настоящей дикой и заброшенной чащи его отличали только серьезные затраты на ландшафтных художников.

Чаща сперва была сделана непроходимой, а потом големы протоптали в ней несколько пешеходных тропинок, отмеченных еле видными знаками на древесных стволах. Гуляя по тайным тропкам, можно было комфортабельно переправляться через овраги и ручьи, все время находя под ногой твердую опору - и постоянно видеть вокруг поэтичное запустение.

Юка особенно любила эти прогулки. Я подозревал, что именно в лес она уходила, когда мне хотелось побыть одному - или надо было заниматься. Она непостижимым образом чувствовала все сама, без моих просьб — и пропадала с моих глаз. Но в лес мы часто ходили вместе.

Так было и в этот день. Мы около часа петляли по тропинкам, ненадолго уединились в шалаше «Рай № 3» на берегу ручья, затем вскарабкались по почти отвесному обрыву (в его стене была очень удобная, почти гимнастического качества лестница из древесных корневищ) — и вышли на большую поляну.

Я поднял глаза и замер.

В центре поляны стояла высокая башня. Она выглядела один в один фрагментом парижской Бастилии со старого рисунка - только к ней не примыкало стен. Башня казалась старой, темной от времени.

Ее совершенно точно не было здесь во время нашей прошлой прогулки.

Юка повернулась ко мне.

— Что это?

- Не знаю, - сказал я, - давай посмотрим.

Она взяла меня за руку.

- Может, это ловушка?

— Не думаю, — ответил я. — Никто не знал, что мы сюда придем.

Вряд ли мои слова успокоили ее (они не успокоили и меня самого), но Юка пошла к башне вместе со мной.

Странным казалось не то, что на лесной поляне появилась каменная постройка. Технически ее можно было перенести сюда за несколько часов. Но даже за месяц никто не смог бы вписать ее в пространство таким естественным образом.

Башню окружали трава и цветы. На них не было заметно ни малейшего следа строительных работ. Выступающие над землей части фундамента — каменные плиты, кольцом окружавшие башню — были покрыты пятнами мха и той особенной патиной, которую оставляют перемежающиеся с жарой дожди. В стыках камней пустила корни пара древесных ростков. Еще маленьких. Но за несколько дней они бы не выросли никак.